ПОПизм. Уорхоловские 60-е

До самого возвращения из Аризоны мы так и не переехали. А во время переезда мы потеряли частичку прежней «Фабрики» – наш большой лохматый диван. Оставили его на улице всего на несколько секунд, но кто-то подсуетился и унес его. Потом Фред понял, что мы не взяли его любимый большой дубовый стол, раскрашенный серебром, и помчался за ним обратно. Так хотел его забрать, что привязал к тележке – огроменный был стол, шесть на три фута, – и собственноручно покатил через тридцать кварталов вниз по Второй авеню, прямо через пробку в Мидтаун-туннеле. (Была забастовка мусорщиков, и мусор летел из всех подворотен, пятьдесят тонн мусора, если верить газетам.) Мы все с ума сходили по мебели и тяжело расставались с вещами, но Фред в этом смысле – чемпион.

Все хоть немного осознавали, что переезд в центр – это не просто смена места: в первую очередь, серебряный период определенно закончился, сменился на белый. А еще – в новой «Фабрике» прежние бесчинства уже точно не могли повториться. И пусть даже в «зале для показов» были диваны, стерео, телевизор и прочие атрибуты отдыха, большие столы сразу напротив лифта давали понять, что здесь занимаются делом, а не просто тусуются. Мы чаще, чем когда-либо, бывали в «Максе», раз он находился так близко, а Микки все еще предоставлял кредит за мои работы. Это было чем-то вроде пресс-службы – если мы, к примеру, хотели связаться с какой-нибудь «суперзвездой», то просто оставляли для нее в «Максе» записку с просьбой перезвонить на «Фабрику» или перекидывались парой слов в задней комнате.

***

С тех пор как мы впервые сняли в августе 1967-го Виву в «Любовях Ондина», ее волосы становились все пышнее и объемнее, пока не превратились в настоящую гриву. Вива все не могла определиться – то ли она несравненно красива, то ли некоторые черты ее лица и тела совершенно уродливы. Она провела со мной и Полом три дня в Швеции в феврале 1968-го перед открытием моей ретроспективы в Музее современного искусства Стокгольма и вернулась назад, отчаянно мечтая о пластике носа. Я думал, это у нее пройдет – в смысле, шведы выглядели так хорошо, что к отъезду мы все себя некомфортно чувствовали, – но нет, она несколько месяцев не оставляла эту идею и даже спросила Билли, когда наиболее благоприятное астрологическое время для того, чтобы ее осуществить. Он сделал ей гороскоп. Между тем мы все повторяли ей, что нос у нее красивый, и в конце концов она его оперировать не стала.

Но потом она начала посматривать в зеркало на свои ноги и жаловаться, что они у нее непропорциональны телу, что, надо признать, так и было – ну и что? У каждого свои недостатки. Но больше всего она переживала, что стареет. Ей тогда и тридцати не было, но она отмечала каждую морщинку, проступившую на лице за неделю. С ума сходила, что время уходит, – говорила, что чувствует, будто уже сейчас живет в долг. В ту пору большинство девчонок на «Фабрике» – исключая Бриджид, ровесницу Вивы, и Ультру, которая была даже старше, – были почти подростками, так что Вива действительно к другому поколению принадлежала, но это только делало ее интереснее всех этих девиц, ошивавшихся в «Максе». К тому же тогда еще не было популярной литературы для женщин, объясняющей, что опыт и зрелость тоже могут быть привлекательными. Некому было помочь, когда они оставались один на один с зеркалом и видели появляющиеся морщины.

***

Тогда женские проблемы не обсуждались совсем, и большого организованного женского движения тоже не было – в смысле, до самого конца 1969-го даже аборт было не сделать легально. Вива была прогрессивной для своего времени – могла, глядя в камеру, пожаловаться на боли из-за месячных или говорила мужчинам, что они оказались не на высоте в постели, что, возможно, они-то думают, будто у них все получилось, а ей вот не понравилось. Ни от кого раньше мы ничего подобного не слышали.

***

Тогда мне Вива очень нравилась – было в ней что-то очень милое, несмотря на всякие жалобы и наезды. Совершенно неожиданно она вдруг становилась очень скромной и неуверенной в себе, что делало ее только привлекательнее. Переживала, что не нравится тому или другому, а я говорил ей:

– И думать забудь – когда прославишься, купить его сможешь.

Или:

– Да он же наверняка гей.

Но Виве для самоутверждения всегда был необходим мужчина. Говорила-то она очень свободолюбиво, а на деле ждала от мужчин знаков внимания, поддержки! Но я был убежден, что она все это преодолеет и действительно прославится. На мой взгляд, у нее вдобавок к обаянию было все, что делает женщину настоящей звездой. Ее длинное интервью, взятое Барбарой Голдсмит, должно было выйти в журнале New York в апреле, а снимала ее Диана Арбус.