ПОПизм. Уорхоловские 60-е

В течение месяцев между первым появлением Вивы в наших фильмах в августе и февральским переездом мы с ней были неразлучны – снимали кино, читали лекции, давали интервью и фотографировались вместе. Она была настоящей «суперзвездой», которую мы всегда мечтали найти: очень умная, умевшая, не отводя прекрасных глаз, без обиняков говорить самые возмутительные вещи своим усталым голосом, самым скучным и тоскливым на земле.

Она много говорила о своей семье – родителях и восьми братьях и сестрах, и в ее историях отец всегда выглядел фанатичным католиком, а мать – фанатичной маккартисткой, заставлявшей детей смотреть по телевидению слушания по делу Маккарти, целиком. Закончив католическую школу, Вива продолжила обучение в Мэримаунт, католическом колледже в Вестчестере, Нью-Йорк, а оттуда уехала в Париж, где изучала искусство, живя в монастыре на правом берегу Сены. Она долго могла распространяться о том, что ее не устраивало в католической церкви, критикуя каждую встреченную монашку, каждого священника, епископа и так вплоть до папы, – но всегда отмечала, что есть в строгом воспитании один плюс: когда наконец получишь волю и займешься всем тем, что было запрещено, удовольствие куда больше. Она нередко рассказывала о своих драках с отцом, о том, как он бегал за ней по двору, угрожая убить. Мне и в голову не приходило, что ее жизнь могла быть совсем не такой, какой она ее описывала. Но после одного происшествия у дома 33 на Юнион-сквер я стал об этом задумываться, а наши отношения с Вивой навсегда изменились.

***

В тот день большую семью «Фабрики» должны были фотографировать для Eye, нового поп-журнала, запущенного корпорацией Херста с расчетом на молодежную аудиторию. Я вышел из такси около «Фабрики», а там под проливным дождем стояла Вива, барабаня во входную дверь и яростно дергая за ручку. Она оглянулась и увидела меня – выражение лица у нее было безумное. Она истерично закричала, что требует ключи от «Фабрики» и что сейчас только у мужчин есть ключи:

– Меня не уважают, потому что я женщина, а сами-то всего лишь кучка педиков!

А потом, прежде чем я успел уклониться, стукнула меня по голове своей сумкой, прямо метнула сумку в меня – я поверить не мог, что она это сделала. На какой-то момент я опешил. Потом пнул сумку к ее ногам, жутко разозлился.

– Ты больная, Вива! – крикнул я.

Я очень расстроился, увидев Виву в таком состоянии. После такого уже как прежде доверять человеку не станешь, потому что все время будешь ждать, как бы он снова ничего такого не выкинул.

Я оставил Виву на улице и поднялся наверх. Когда я рассказал Полу о случившемся, он сказал – ничего удивительного, она ему полчаса назад звонила из автомата и орала: «Слушай, ты, ублюдок! Спускайся и открой мне дверь!»

Он повесил трубку.

Тот инцидент с Вивой заставил меня засомневаться в том, что ее проблемы с родителями были спровоцированы ими, и впервые мне пришло в голову, что она могла перевернуть с ног на голову все истории про то, как отец хотел ее побить, – может, она его довела, может, он погнался за ней только после того, как она его окончательно вывела из себя, – и я подумал о семье Эди тоже. Я всегда принимал на веру рассказы Эди, будто ее детство было настоящим кошмаром, но теперь я стал понимать, что всегда лучше выслушать обе стороны.

***

Весной 1968-го Нико жила с Фредом в съемной квартире на 16-й Восточной улице, недалеко от «Фабрики».

Фред обожал эксцентриков, а Нико была эксцентриком просто образцовым: кроме всего прочего, она расцветала во мраке – чем мрачнее была атмосфера вокруг нее, тем ярче она сияла. И чем больше изощрялась Нико, тем больше нравилась Фреду – такая красивая и такая эксцентричная, просто мечта, ставшая реальностью. Любила пролежать в ванне всю ночь, окружив себя свечами, сочиняя песни для своего второго альбома, Marble Index, и плескалась до самого возвращения Фреда из «Макса».

***

Фред много ездил в Европу. Как-то, вернувшись домой с чемоданами, он дотащился до гостиной и обнаружил, что не может включить свет. Увидел, что в соседней комнате колеблется свеча, и тут вошла Нико с канделябром.

– О, Нико! Прости меня! – сказал он, вдруг сообразив, что «Кон Эдисон»[48], наверное, отключила электричество. – Я только сейчас вспомнил, что забыл оплатить счет за свет, и ты просидела все это время в темноте!

– Не-е-е-ет, все в поря-я-я-ядке, – сказала она, светясь от радости. Она никогда не была счастливее, чем после целого месяца, проведенного в темноте.

***

В мае мы с Полом и Вивой поехали на запад прочитать несколько лекций и там начали снимать фильмы о серферах Ла-Холлы, Калифорния.

Ла-Холла – это одно из самых прекрасных мест, что я видел. Мы сняли особняк у моря и еще пару домов для остальных участников съемок – кто-то прилетел с нами, кто-то встретил нас прямо там.

Всем так понравилось в Ла-Холле, что наши нью-йоркские проблемы отошли на второй план – для всех и сразу. В смысле, это было совсем не то что снимать в Гемптоне – в непосредственной близости к Нью-Йорку.