ПОПизм. Уорхоловские 60-е

Как бы там ни было, каждый раз, услышав, что лифт останавливается на нашем этаже, я нервничал. Ждал, пока откроется дверь, чтобы проверить, кто там. Мы решили сделать на входе вестибюль, чтобы можно было видеть людей, прежде чем пускать их внутрь, и в стене должна быть дверь из двух частей – снизу закрыто, а сверху открыто. Понятно, все эти меры безопасности были просто для вида – они бы не остановили любого, кто может вышибить дверь ногой, что уж говорить о вооруженном человеке. Но место по крайней мере выглядело не таким доступным для проникновения. В любом случае, времена, когда люди могли просто забрести к нам, кончились.

И все на «Фабрике» старались меня оградить – видели, что я все еще боюсь, так что разворачивали всех, кто вел себя необычно. Я обнаружил, что провожу много времени в маленьком боковом кабинете за закрытыми дверями, общаясь с новой машинисткой. Раньше я всегда любил находиться среди всяких чудаков и ненормальных – я с ними по-настоящему расцветал, – а теперь только и ждал, что они достанут пистолет и выстрелят в меня.

Видя, как я изменился, Пол сказал:

– Знаешь, Энди, ты всегда поощрял приходить сюда людей… э… – он подыскивал слова, – не вполне психически здоровых. Но это чревато неприятностями, и теперь ты, – он указал на мою грудь и живот, – знаешь это лучше, чем кто-либо.

Пол, конечно, был прав – безусловно, мне следовало избегать неуравновешенных типов. Но выбирать, с кем встречаться, а с кем нет, было совершенно не в моем стиле. И более того – в чем я так и не смог никому признаться начистоту – я боялся, что без всех этих сумасшедших и наркоманов, шатающихся поблизости и совершающих свои безумства, я лишусь своей креативности. В конце концов, только они вдохновляли меня с 1964-го, и я не знал, получится ли у меня что-либо без них.

***

Я все еще много времени проводил в постели. Даже если я куда-нибудь заворачивал после «Фабрики», уходил очень рано и шел домой. Потом просыпался в семь утра, хорошо отдохнувший, и обзванивал всех, чтобы узнать, что произошло после моего ухода. Такое замещение одного другим меня вполне устраивало. Мне стало нравиться лежать дома в кровати, окруженному сладостями, смотреть телевизор, болтать и записывать телефонные разговоры.

Мне так легко удалось отказаться от любимых мною сумасшествий, потому что мало чего происходило. Пик случился в 1967-м, а потом начался спад. Осень 1968-го была временем Hey Jude, и все вокруг только и говорили о «терпимости».

***

Что касается Валери, насколько нам было известно, она все еще находилась за решеткой. Потом на Рождество я взял трубку и чуть не упал, услышав ее голос: она требовала снять против нее все обвинения, заплатить двадцать тысяч долларов за все ее рукописи, снимать ее в своих фильмах и – она закончила список заветной мечтой всех идиотов – забронировать ей билеты на шоу Джонни Карсона. Не сделай я этого, она пригрозила, что «всегда ведь может и повторить попытку».

Мой худший кошмар стал реальностью – Валери выпустили. Человек, чье имя мы так и не узнали, заплатил за нее залог в десять тысяч долларов.

К счастью, она и других по всему Нью-Йорку запугивала, так что когда она заявилась на слушание своего дела 9 января, ее снова арестовали.

Пять месяцев спустя, приблизительно через год после выстрелов, я взял Daily news, а на первой странице было написано: «Стрелявшая в Уорхола получила три года». В статье сообщалось, что ей засчитают то время, что она уже отсидела, поэтому в действительности ее осудили еще на два года.

Ближе к концу 1969-го я получил письмо от Веры Круз, которая писала, что ее посадили за кражу автомобиля. Она содержалась в том же Меттэване[53] и много виделась с Валери. По словам Веры, та грозилась «достать Энди Уорхола», как только выйдет.

Сразу после того, как я получил письмо Веры, из Меттэвана Валери выпустили, будто бы излечив. Она несколько раз звонила на «Фабрику», а потом прекратила – наверное, нашла себе какое-нибудь еще занятие, потому что больше я ее никогда не видел, хотя периодически мне говорили, что встречали ее где-нибудь на улице, обычно в Виллидж.

***

К концу осени 1968-го с модой на мини было покончено. Год начался с присобранных подолов, а весной модниц уже можно было видеть в юбках абсолютно любой длины. И наряду со всеми спорами по поводу мини/миди/макси женщины стали все больше носить брючные костюмы. В тот сезон велись большие дебаты относительно того, какой из лучших ресторанов первым начнет пускать женщин в брюках – все метрдотели участвовали в обсуждениях и давали интервью.

Ребята в «Максе» стали носить более бюджетные наряды. В моде был пакистано-индийский стиль путешественников-хиппарей, с вышивкой и парчой. Люди зависали на блошиных рынках, у старьевщиков и в секонд-хендах, и это тоже стало заметно – не только по одежде, но и по жилищам. Все будто осознали, что ручной труд скоро окончательно уйдет в историю, и уже никогда будет не найти таких же украшений в одежде, мебели и где бы то ни было еще.

***