ПОПизм. Уорхоловские 60-е

Записи, которые новая машинистка для меня расшифровывала, были часами моих разговоров по телефону и лично, начиная с первых – сделанных с Ондином и компанией в 1965-м.

Ондиновские записи были собраны для книги, a, которую в конце 1968-го выпустило издательство Grove Press. Мы назвали их «романом Энди Уорхола», но на самом деле это были просто расшифровки записей Ондина с изменением некоторых имен (к примеру, Ондин так и назывался Ондином, Роттен был Роттеном, но я был Дреллой, а Эди – Таксин).

Билли работал с Grove Press, проверяя, чтобы страницы книги совпадали с набранным нашими машинистками текстом, вплоть до последней орфографической ошибки. Я хотел сделать «плохую книгу», так же, как я делал «плохие фильмы» и «плохое искусство», потому что, если делаешь что-то совершенно неправильно, на что-нибудь обязательно наткнешься.

Рецензии на a были неважными. (Мне больше всего понравилась та, что описывала книгу как «вакханалию за чашкой кофе»). Я мечтал только о том, чтобы кто-нибудь в Голливуде купил права, чтобы мы с Ондином увидели красавцев-актеров вроде Троя Донахью и Тэба Хантера в ролях нас самих. Я заикнулся об этом Лестеру Перски, только что получившему свой первый кредит на создание фильма («Бум!», в котором так мечтала сыграть Джуди Гарленд и из-за которого она поссорилась с Теннесси на «Фабрике» в 1965-м, – в итоге роль досталась Элизабет Тейлор).

– Энди, я тебя умоляю, – застонал он, когда я поинтересовался, не хочет ли он купить права на a. – Я стараюсь забыть о том, с чего начал. Я в буквальном смысле ищу выгоду, а не безумства…

***

В конце июля мы с Ондином и Кэнди стояли в очереди к похоронной конторе Фрэнка Кэмпбелла на 81-й и Мэдисон, чтобы попрощаться с Джуди Гарленд. Я хотел позаписывать посетителей, пока они ждут в очереди к гробу. Я знал, что там будет множество ее поклонников, которые начнут плакать и причитать, как много она для них значила. И мне представилось, что из этого должна получиться отличная пьеса – Ондин с Кэнди в длинном ряду через всю сцену, где все, смеясь и рыдая, рассказывают, что привело их сюда. Я знал, что и сама Джуди нашла бы это смешным до истерики.

Но в тот день Ондин довольно странно себя вел – совсем как нормальный человек. Он теперь нечасто заглядывал на «Фабрику». У него был постоянный партнер; по его словам, он совсем отказался от «спидов», остепенился, работал на почте – доставлял письма в Бруклин! В той очереди к Джуди я смотрел на него открыв рот – поверить не мог, что это тот же человек, который на «спидах» бормотал и визжал свой текст в a, смеясь, заикаясь и бесчинствуя. Он разговаривал в непринужденной общепринятой манере вроде «сегодня жарко, не правда ли?» и двигался естественно – без всяких шатаний, выпадов и пены у рта.

Несколько недель я размышлял о новой безличности Ондина. Говорить с ним теперь было все равно что с какой-нибудь тетушкой Тилли. Конечно, хорошо, что он завязал с наркотиками (наверное), и я за него радовался (наверное), но это было так скучно – не за что зацепиться. Блеск ушел.

***

Закончив свои мучения с a, Билли выкинул нечто совершенно дикое – зашел в свою темную комнату и не вышел. Больше при свете дня его никто не видел. По утрам мы находили в мусоре контейнеры из-под еды на вынос и упаковки от йогуртов, но мы не знали, ходит ли он за ними по ночам сам или просит кого-то.

Сначала это не показалось нам странным, просто очередная фаза, через которую Билли проходит, но наступила весна, а он так и не вышел, и все стали интересоваться, что же там происходит.

Темная комната находилась рядом с общим туалетом – комнаты соединялись закрашенным окном высоко на стене, и звуки доносились хорошо, поэтому, сидя на толчке, можно было слышать, если Билли двигался, что-то делал, – а он, естественно, слышал, как писают и какают, как льется вода и шумит в трубах.

Иногда он впускал кого-нибудь, кто приходил навестить его, но по большей части вообще не отвечал, если к нему стучались.

Все ждали, что я как-нибудь заставлю Билли выйти, а я этого не сделал. Многие говорили мне:

– А вдруг он ждет, когда ты его попросишь?

Но я понятия не имел, зачем он туда забрался, – как бы я его вытащил? Да если бы и мог – с чего мне это делать? Мне не казалось правильным вмешиваться. Билли, кажется, всегда хорошо понимал, что он делает, так что мне не хотелось встревать – выйдет, когда захочет, я бы сказал, когда будет готов.

К ноябрю 1969-го он просидел в кладовке уже около года. Новеньким казалось очень странным, что у нас в темноте живет кто-то, кого мы даже не видим. Но если ситуация развивается постепенно, какой бы она причудливой ни была, начинаешь к ней привыкать. Время от времени мы спрашивали его через дверь, нужно ли ему что-нибудь. Я даже не знаю, продолжал ли он принимать амфетамин. Но однажды пришел Лу Рид и провел с Билли в темной комнате часа три. Когда он вышел, то выглядел по-настоящему напуганным.

– Не надо было давать ему эту книжку в прошлом году, – сказал Лу, покачав головой.

Я не понимал, о чем он.