ПОПизм. Уорхоловские 60-е

Джейн сказала, что ждет не дождется своего возвращения в Европу. (Поездка в Европу – вообще любимая тема в 60-е, все вот только вернулись, или прямо сейчас уезжают, или пытаются уехать, или пытаются объяснить, отчего они все еще не уехали.) Она была ослепительная девушка – такие кожа и волосы. А какой энтузиазм – всегда была «за». Я спросил, не хочет ли она сняться в кино, а она обрадовалась:

– Конечно! Всяко лучше, чем быть домохозяйкой с Парк-авеню!

В первый раз она у меня появилась в «Мыльной опере», снятой в «Пи Джей Кларке», пабе на Третьей авеню. Подзаголовок был «История Лестера Перски» – это посвящение Лестеру, который в итоге стал кинопродюсером. Он в 50-х делал часовые рекламные программы, в которых Вирджиния Грэм показывала, как обращаться с пластмассовой посудой, а Рок Хадсон демонстрировал пылесосы. Лестер разрешил нам использовать материалы тех старых роликов, так что мы склеили призывы купить гриль или посуду с кусочками «Мыльной оперы».

***

Когда президента Кеннеди застрелили, я слушал новости по радио, рисуя в одиночестве в своей мастерской. Кисточку я из рук не выронил. Мне было интересно, что там произошло, но не более.

Чуть позже мне из дома позвонил Генри Гельдцалер и рассказал, что он только что обедал внизу в еврейском ресторане на углу 78-й и Мэдисон, там все из Мет и Института искусств Нью-Йоркского университета обедают, и официант на идише сказал: De President is geshtorben, а Генри решил, что говорят о президенте кафетерия.

Он был так потрясен, когда понял, что речь о Кеннеди, что тут же вернулся домой, и теперь хотел знать, отчего я недостаточно расстроен, так что я рассказал ему о том, как встретил в Индии группу людей, устроивших на поляне праздник, потому что кто-то, кого они очень любили, только что умер, и как я тогда понял, что вещи таковы, какими ты их видишь.

Меня возбуждал Кеннеди в качестве президента – красивый, молодой, умный, – но его смерть меня не слишком взволновала. Что меня волновало, так это способ, каким телевидение и радио программировали людей на скорбь.

Казалось, как ни старайся, противостоять этому не получится. Я созвал целую компанию, заставил их прийти, и мы вместе отправились в один из берлинских баров на 86-й улице пообедать. Но ничего не вышло, все были слишком подавлены. Дэвид Бурдон сидел напротив Сюзи Гейблик, арт-критика, и драматурга Джона Куинна и постоянно причитал:

– Но Джеки была нашей самой очаровательной первой леди…

Сэм Вагстафф из хартфордского музея «Атенеум Водсворта» все пытался его утешить, а Рэй Джонсон, художник, без конца окунал десятицентовики в горчицу, которой мы сдабривали наши франкфуртские сосиски, а потом ходил бросать эти горчичные монетки в телефонный автомат.

***

Несколькими месяцами раньше мне велели освободить нашу грузоподъемную контору, так что в ноябре я нашел другую мастерскую на 47-й улице, 281. Мы с Джерардом перевезли мои рисовальные принадлежности – холсты и рамы для них, степлеры, краски, кисти, принты, верстаки, радио, ветошь, ну все – в место, которое вскоре превратилось в «Фабрику».

Квартал был не из тех, где мечтают иметь студию: прямо в центре, недалеко от Центрального вокзала, дальше по улице от штаба ООН. Моя мастерская находилась в грязном лофте; в металлически-сером холле, справа, как входишь, был грузовой лифт, подъемная площадка с решеткой. Мы – на предпоследнем этаже, а над нами – антикварный «Уголок Коносье». Через улицу от нас размещалась YMCA[19], поэтому вокруг постоянно сновали ребята с тележками, полными, наверное, носков или крема для бритья. А еще поблизости находилось модельное агентство – следовательно, и куча девиц с портфолио, и множество фотолабораторий в окрестностях.

«Фабрика» была размером где-то 50 на 100, с окнами по всей длине, выходившими на 47-ю улицу, на юг. Здание потихоньку обваливалось – особенно плохи были стены. Я обустроил себе рабочее место с верстаком поближе к окнам, но отгородившись от света, как мне нравилось.

В одно время с нашим переездом на 47-ю улицу Билли Нейм и Фредди Херко съехали со своей квартиры в центре. Фредди остался где-то в Виллидж, а Билли перебрался на «Фабрику».

Дальняя часть мастерской постепенно стала его пространством. С самого начала там витала аура какой-то секретности; неизвестно, что там происходило, – какие-то странные личности заходили и спрашивали: «Билли здесь?», и я указывал им назад.

Многих из них я помнил по «Сан-Ремо», а через некоторое время стал узнавать завсегдатаев – Роттена Риту (Мэра), Бингемтонскую Птаху, Герцогиню, Серебряного Джорджа, Стэнли Черепаху и, конечно, Папу Ондина. Они не распространялись, чем там, в дальнем углу, занимаются. Никто при мне и таблеток-то не глотал, не то что ширялся. Хотя я никогда этого не оговаривал: без слов было понятно, что я и знать ничего такого не желаю, и Билли старался об этом позаботиться. На его территории было несколько унитазов и раковина, а еще холодильник, вечно заставленный грейпфрутовым и апельсиновым соками – наркоманы нуждаются в витамине С.

***