ПОПизм. Уорхоловские 60-е

Конечно, тут есть свои опасности. Однажды в конце 1964-го женщина лет тридцати, которую я, может, пару раз видел до того, зашла, пробралась туда, где я сложил у стены четырех квадратных «Мэрилин», вытащила пистолет и выстрелила прямо в стопку. Посмотрела на меня, улыбнулась, проследовала к лифту и исчезла.

Я даже не испугался, словно кино смотрел. Я спросил Билли, кто это был; он назвал ее имя[21]. Мы с Ондином перевернули картины и увидели, что пуля прошла через две голубые «Мэрилин» и одну оранжевую. Я спросил:

– Чем она занимается? Работа у нее есть?

Ондин с Билли в один голос ответили:

– Да кто бы знал…

***

У Билли были бессовестные друзья. Насколько можно было доверять Билли, настолько же не следовало доверять его знакомым. Да они, в принципе, и не ждали, что кто-то им будет доверять, сами знали, что они за кадры. Но есть разные степени ненадежности. Одни сразу в карман залезали и обчищали по полной. Другие забирали только половину. Кто-то просто подсовывал поддельный чек или пытался продать неисправную печатную машинку («Да там только ремня не хватает, ну честно!»). Кто-то воровал только из крупных сетевых универсамов. У них полно было разных уловок, о которых ты и не догадывался, так что рано или поздно они заставали тебя врасплох, а ты думал: «Да нет, они обязательно вернутся сейчас со сдачей».

Даже когда они не хотели воровать, вещи все равно пропадали – как они говорили, «мы же не воруем, мы перемещаем». И так оно и было: брали чьи-нибудь вещи, а на их месте оставляли чужие. Как если бы у них было четыреста комнат – они не различали квартир, в которых тусовались. Таким был даже Билли – все они будто расползались. Они таскали вещи не ради денег или вроде того, они просто брали мой, скажем, пиджак и оставляли его у кого-нибудь, а у него прихватывали золотую зажигалку и бросали ее на диване на «Фабрике» – просто передвигали по городу объекты.

***

Когда мы познакомились с Роттеном Ритой, он еще работал, трудился на фабрике по производству каких-то тканей – бархата или чего-то такого – и вечно приносил куски одного или образцы другого. Это было еще до того, как он начал угонять машины, но, вероятно, на счетах у него уже было пусто.

В то время он везде тусовался с Бингемтонской Птахой. Роттен был шести футов росту, по виду «ботаник», похож на сбрендившего мастера по ремонту компьютеров – резкие, по-комиксовому рельефные черты. А Птаха был такой накачанный симпатяга, будто прямиком из журнала о спорте.

Билли не все время проводил на «Фабрике», он мигрировал между нею и квартирой Генри Гельдцалера на Западных 80-х улицах, за которой присматривал в отсутствие Генри. Безумие какое-то, так доверять Билли, но все доверяли – я имею в виду то, в какой среде он вращался (в Нью-Йорке не было людей более опасных для чужой собственности, чем его лучшие друзья). Генри доверял Билли, как и любой из нас, и я в том числе – было в нем нечто такое, что показывало: он свой.

Роттен, Птаха и Ондин часто бывали у Генри, пока там сидел Билли. Как-то летом Генри вернулся с уикенда в Провинстауне, зашел в дом и обнаружил «здоровую голую толстуху», которая лежала на мраморном столе и колола иголкой себя в зад. (Дело было летом, и каменный стол был самой прохладной лежанкой.) Так Генри был представлен Герцогине.

– В тот момент, – позже признался он мне, – я подумал, что совсем свихнулся, раз позволяю такое. Я думал о морали, думал, господи, я буду на работу ходить, статьи писать и читать лекции, больше такого не повторится. (Он обычно вставал рано утром и шел на работу в музей Метрополитен, а когда вечером возвращался, телефонистки ему передавали: «Мэр звонил» или «Герцогиня перезвонит», – его социальная жизнь на операторов производила большое впечатление.)

***

Присматривая за домом Генри, Билли фланировал по гостиной, зажав мундштук в кулаке (выглядело так, будто он играет на флейте), и проверял, всё ли на месте, особенно маленькая, два на четыре, картина из оберток батончиков «Херши» на стене кухни Эла Хансена – любимица всех «а-головых». В гостиной размещались большая чемберленовская скульптура из обломков автомобиля, прикрепленная к стене, и кресло, в котором Генри любил курить свои сигары. Герцогиня приходила на «Фабрику» и заявляла что-нибудь вроде: «Дебби Вылет провела у Генри неделю, потому что Эдди-Испанец пытался ее убить». Я никогда не понимал, как Генри пустил этих персонажей в свой дом. Я бы так далеко никогда не зашел – я на «Фабрике» не жил, – вот уж не хотел бы возвращаться домой в такое безумие.

У Генри была одна из этих первых кроватей на постаменте, с лестницей. Ровно между полом и четырнадцатифутовым потолком. Как-то он вернулся ночью домой, открыл раздвижную дверь в свою спальню – а на его кровати завернутые в бархат Билли, Ондин и Серебряный Джордж (они все повернуты были на бархате). На полную громкость играла Tosca, и Ондин орал: «Ма-ри-о! МА-РИ-О!», ныряя с кровати на пол.