ПОПизм. Уорхоловские 60-е

С тех пор как Де занялся кино, в искусство он уже не вернулся. В течение последнего года мы виделись всего пару раз, на вечеринках. Но как-то днем мы встретились на улице и пошли в русскую чайную выпить. Мы посидели там, болтая о том, кто чем занимается, и я предложил, раз уж мы оба увлечены кино, сделать что-нибудь вместе. Я и сегодня известен такими штуками – предложениями о сотрудничестве. (Еще я известен тем, что не формулирую, в чем сотрудничество будет состоять – кто чем занимается, – и многие жалуются, что это ужасно сбивает с толку. Но дело в том, что я никогда не знаю, что конкретно хочу делать и как я это вижу, а зачем вдаваться в детали, если, может, вообще ничего не выйдет? Сначала сделай, а потом смотри, что получилось, и разбирайся, кто чем занимался. Но большинство со мной не согласится – мол, лучше достичь понимания с самого начала.) Предложив Де сотрудничество, я просто поддался импульсу. Но Де, всегда такой практичный, тут же мое предложение отмел на том основании, что наши жизни, стиль, политические взгляды (не помню, он тогда уже называл себя марксистом?) и философия слишком различаются.

Я, наверное, выглядел очень разочарованным, потому что он поднял стакан и сказал:

– Ладно, Энди, я сделаю для тебя кое-что такое, чего, уверен, никто другой тебе не предложит, а ты это снимешь: выпью целую кварту шотландского виски за двадцать минут.

Мы тут же пошли на 47-ю улицу и сняли 70-минутный фильм. Де прикончил бутылку еще до того, как я перезарядил катушку, но алкоголь его еще не пробрал. Но пока я ставил новую пленку в камеру, он вдруг оказался на полу – пел, ругался, цеплялся за стену, все время пытался встать, но никак не мог.

Я тогда не понял, что же он имел в виду, говоря «рискну для тебя своей жизнью». Даже увидев его ползающим на четвереньках, я просто думал, ну и что, человек сильно напился. А присутствовавший при этом Роттен Рита сказал:

– От такого морские десантники замертво падают. Печень не выдерживает.

Но Де не умер, и я назвал фильм «Пей», чтобы была трилогия с «Ешь» и «Спи». Когда наша старушка-посредница принесла его из лаборатории, я позвал Де посмотреть, что получилось. Он ответил:

– Я приду с подругой и приятелем-англичанином и надеюсь, больше там никого не будет.

В тот момент в помещении «Фабрики» никого и не было, кроме Билли с Джерардом и еще одной парочки, которая как раз уходила. Но только я повесил трубку, завалилась толпа друзей Джерарда, и к приходу Де у нас было человек сорок народу. Мы поставили фильм, а когда он закончился, Де пригрозил мне:

– Еще раз покажешь его на публике, я на тебя в суд подам.

Никогда бы он на меня никуда не подал, конечно, просто таким образом он мне дал понять, что копии с пленки делать не надо.

***

В конце 1964-го мы сняли «Проститутку», наш первый звуковой фильм со звуком, – ведь «Эмпайр», восьмичасовые съемки Эмпайр-Стейт-Билдинг, был нашим первым звуковым фильмом без звука. Теперь, когда у нас в руках были технологии для звуковых фильмов, я понял, что понадобится много диалогов. Забавно, как находятся решения. Мы с Джерардом пошли на одно из поэтических чтений по средам в «Ле Метро», где писатель Ронни Тейвел читал отрывки из своего романа и какие-то стихи. Вокруг него лежали целые стопки бумаги, я был впечатлен уже одним только объемом того, что он написал. Пока он читал, я думал, как здорово найти кого-то столь плодовитого именно в тот момент, когда нам нужен «звуковой фон» для наших фильмов. Прямо тогда же я спросил Ронни, не зайдет ли он на «Фабрику», чтобы посидеть в кресле и наговорить нам что-нибудь, пока мы будем снимать Марио Монтеса в «Проститутке», и он согласился. Выйдя из «Ле Метро», Джерард усмехнулся:

– Странные у тебя иногда стандарты.

Он, наверное, думал, что меня восхитило количество текстов Ронни. Но мне и качество нравилось – по-моему, он очень талантливый.

***

Марио Монтес, звезда «Проститутки», играл во множестве пьес вне Бродвея и андеграундных фильмах Джека Смита, Рона Райса, Хосе Родригеза-Солтеро и Билли Вера. И всё, по его словам, в довесок в основной работе – на почте. Марио был одним из лучших прирожденных комиков, которые я когда-либо встречал, он интуитивно чувствовал, как вызвать смех в любую минуту. Он естественно совмещал в себе чистосердечие с легким безумием, а это одна из самых лучших комедийных комбинаций.

Значительная доля его юмора пришла из его любви к переодеваниям в очаровательных красавиц, но в то же время он очень болезненно переживал все, что касается трансвеститов (обижался, если использовали это слово, – он это называл «входить в образ»). Он часто упоминал, что понимает: трансвестия – грех; он был пуэрториканцем и ревностным католиком. Его успокаивало лишь одно соображение: даже если Бог недоволен тем, что он трансвестит, ненавидь Он его по-настоящему, поразил бы насмерть.