Марио был очень отзывчивый, великодушный, хоть и злился на меня порой. Смотрели фильм с ним, «Четырнадцатилетняя девочка», и когда он увидел, что я близко снял его руку с густыми темными волосами и выступающими венами, то очень расстроился, обиделся и с видом оскорбленного достоинства обвинил меня:
– Вижу, ты хотел худшее во мне подчеркнуть.
Ронни Тейвел пришел на съемки «Проститутки» и просто поговорил с людьми без камеры. Иногда разговор шел о том, что мы снимаем, а иногда нет – мне нравилось, что диалог непринужденный. Потом Ронни написал множество сценариев – «Жизнь Хуаниты Кастро», «Лошадь», «Винил», «Четырнадцатилетняя девочка», «Хеди (Воришка)», «Лупе», «Кухня» и другие. Я получал удовольствие от работы с ним, потому что он мгновенно понимал, когда я говорил, к примеру:
– Мне нужно простое, пластичное и белое.
Не каждый может оперировать абстракциями, а Ронни мог.
1965
В январе 1965-го я встретил Эдит Минтерн Седжвик. Она только летом приехала в Нью-Йорк. Попала в аварию: правая рука была в гипсе. Нас познакомил Лестер Перски, но мы бы и так встретились, раз уж я многих знал из Кембридж/Гарвард-сообщества, в котором она состояла. Многие их ребята тусовались в «Сан-Ремо».
Семья Эди шла прямо от первых колонистов – родня Кэботов, Лоджей, Лоуэллов. Ее двоюродный дедушка был редактором
Дональд Лайонс, изучавший классическую литературу в Гарварде, вспоминал, как Эди привела толпу своих друзей в «Ритц-Карлтон» на ужин после целого дня возлияний на лужайке, и как она ни с того ни с сего вскочила и стала танцевать на столешнице, и как администрация очень вежливо попросила их уйти. Они рассовали все серебро, что смогли уцепить, по карманам, но Эди споткнулась у лестницы, и все ножи, вилки и ложки высыпались из ее сумки и покатились вниз. Даже после этого, зная ее отца, администрация осталась очень вежливой – все ограничилось только «ай-ай-ай, милая, больше так не делай».
На свой 21-й день рождения Эди, как выразился Дональд, «сняла на Чарльз-ривер целую пристань и пригласила больше двух тысяч человек; “Эди в Кембридже” – прямо “Гэтсби” какой-то».
Дэнни Филдс одним из первых в начале 60-х приехал из Кембриджа. Бросив Гарвардскую юридическую школу, он обустроился в Нью-Йорке и стал своего рода справочным бюро для новоприбывших из Кембриджа.
Я познакомился с Дэнни на вечеринке на 72-й улице. В то воскресенье одно газетное приложение проиллюстрировало передовицу моими банками с супом, а у Дэнни это приложение как раз было с собой. Я сидел на диване с Джерардом и Артуром Либом из уоллстритовских Либов. Одолжил у Дэнни газету, чтобы посмотреть, как получились банки. Тем временем за Артуром увивалась безумно красивая модель, лебезила перед ним, признавалась в любви и умоляла жениться на ней.
Деннис Диган сидел напротив. Он был в Калифорнии одновременно с нами, осенью 1963-го. Высокий, приятный, очень ирландский со своими синими глазами и рыжими волосами. Жил с другом на 19-й улице около Ирвинг-плейс. Если его спрашивали, чем он занимается, он, обворожительно улыбаясь, отвечал:
– Да ничем.
Очаровательные детки в 60-х не работали. Их даже безработными нельзя было назвать, им вообще мысль о работе никогда в голову не приходила, а у них все равно были лучшие шмотки и путешествия на самолетах. В то время богатые свободно распоряжались своими деньгами, поддерживали тех, чье общество им нравилось, так что эти ребята могли просто проснуться в обед, сделать пару звонков, послушать пластинки, решить, чем заняться дальше, прогулять всю ночь и на другой день начать все сначала.
Дэнни говорит, что всегда будет помнить день нашего знакомства, потому что тогда он твердо решил, что хочет поближе познакомиться со всеми нами.
– Ты сидел там, читал мою газету, Джерард разговаривал с Деннисом, а Артур пнул французскую модель прямо в лицо своей ножищей. Она обиделась, побежала к окну с открытой задней рамой и стала лезть в проем. Все на нее ноль внимания. Ты просто оторвал взгляд от газеты и сказал так спокойно: «О как. Думаете, правда, прыгнет?» – и опять стал читать. В конце концов я не выдержал, подбежал к окну, открыл переднюю раму, втащил девицу обратно, а когда обернулся, все так и сидели, болтали, и я подумал: «Ух, до чего же крутой народ. Надо бы присоединиться…»