ПОПизм. Уорхоловские 60-е

Искусство больше не радовало меня, меня радовали интересные люди, и я хотел тратить свою жизнь на них, слушать их, снимать о них фильмы. Я заявил французской прессе: «Теперь я намереваюсь делать только фильмы», – а на другое утро прочитал в газетах, что я «хочу посвятить свою жизнь кинематографу». Интересный у них английский, ничего не скажешь.

***

Мы не сразу вернулись в Нью-Йорк. Все хотели в Танжер, так что я согласился, а Вальдо Баларт, с которым мы встретились в Париже, решил поехать с нами.

Сестра Вальдо была замужем за Фиделем Кастро, который развелся с ней прямо перед самым своим премьерством. Ходили слухи, что Вальдо бежал с Кубы с миллионом долларов в чемодане. (Он был очень щедрым и многое делал для других, так что если чемодан был, он кормил многих.) Ранее в том же году мы сняли «Жизнь Хуаниты Кастро» в его квартире на 10-й улице в Виллидж, по сценарию Ронни Тейвела, вдохновленного Вальдо, игравшим одну из ролей. Куба была тогда острой политической темой. В прошлом декабре Че Гевара выступал на нашей улице в штабе Объединенных Наций с речью. (Помню, они только установили там витражные окна Марка Шагала.)

В нашем фильме группа людей обсуждала «педиков с сахарных плантаций». Все умилялись идее, что Рауль, брат Фиделя, министр обороны или что-то в этом роде, был трансвеститом, вот бред. И еще бредовее были снятые на пленку попытки Фиделя стать голливудской звездой – мы пробовали обнаружить его в фильме Эстер Уильямс, где, как клялся Вальдо, он снимался в массовке.

Я был счастлив, когда мы уезжали в Танжер из Парижа, потому что из-за всей этой шумихи, поднятой французской прессой, был почти уверен, что Пикассо о нас наконец услышал. (Как-то мы сидели в уличном кафе, и зашла маленькая Палома Пикассо. Джерард ее тут же узнал по фото в Vogue.) Пикассо был моим самым любимым художником за всю историю, потому что он был очень плодовитым.

Танжер насквозь провонял мочой и дерьмом, но из-за всех этих наркотиков считалось, что там классно.

Когда мы наконец сели в самолет обратно в Нью-Йорк – уже и ремни пристегнули и все такое, – Чак вскочил и сказал:

– Подождите, я сейчас.

Он выбежал из самолета и исчез. Мы взлетели. Весь полет через Атлантику я голову ломал, знал ли Чак что-нибудь такое, чего не знали мы, – к примеру, что в самолете бомба или в багаже наркотики. Когда мы проходили таможню, меня основательно досмотрели – еду из Танжера, еще бы. Я был уверен, что у Эди будут налоговые неприятности из-за двух норковых шуб – ну, июнь на дворе, – но ее они даже не проверяли.

Чак прилетел следующим рейсом. Я подумал, что он мог удрать из-за какого-нибудь своего космического озарения, будто самолет разобьется. Он же был из Гарварда, колыбели ЛСД. Впрочем, я так ничего и не выяснил.

Из Танжера мы привезли много полосатых бурнусов, которые потом мелькали на множестве фотографий и в фильмах того периода.

Прямо из аэропорта мы поехали в Виллидж на двойной сеанс «Вечера трудного дня» и «Голдфингера», а потом прямо в «Артур» – даже вещи домой не закинули, на той же машине.

***

Как заходишь в «Артур», прямо перед тобой ресторан, а направо – танцевальный зал. Все такое блестящее и темное. Это был, конечно, клуб Сибил Бертон Кристофер, а сама Сибил была жизнерадостной общительной женщиной – все у нее было «смешно!», «прикольно!», «праздник!» – из тех энергичных англичанок, которые хотят, чтобы всем было весело. В «Артуре» я встретил множество звезд – Софи Лорен, Бетт Дэвис, всех, кроме Лиз Тейлор-Бертон, – но самым волнующим было знакомство с астронавтом, Скоттом Карпентером. (В самом начале июня 1965-го два американских астронавта осуществили первый выход в открытый космос.)

***

Когда жизнь моя в Нью-Йорке устаканилась, мы с Айвеном обсудили мое решение уйти из живописи. Я ему как другу сказал:

– Я прекратил рисовать, Айвен. Может, иногда выполню заказ или портрет напишу, но мне уже скучно.

Айвен понял, что я имел в виду, – мне не хотелось без конца эксплуатировать успешные темы. Он сказал, как это замечательно, что я способен сделать новую карьеру в кино. Я снова спросил его, не хочет ли он как-нибудь у меня в фильме появиться, а он ответил:

– О нет, Энди, я слишком уж благоразумен.

К тому моменту, когда я объявил о своем уходе, на поп-арт наконец обратили пристальное внимание историки искусства и музеи.

В конце июня, в одну из очень жарких ночей, на «Фабрике» была большая вечеринка, посвященная книге Джона Рубловски и Кена Хеймана «Поп-арт», и все просто задыхались. Потная девчонка в пластиковом платье от Куррежа сказала мне, что носить его – все равно что сидеть голышом на плите, все липнет. У нее был экземпляр книги, и она попросила меня подписать его. Пролистав текст и посмотрев иллюстрации, я остался полностью удовлетворен своим решением: главное в поп-арте уже было сказано.

***