ПОПизм. Уорхоловские 60-е

Лита была очень невысокой, меньше пяти футов. Я ее всем представлял как наследницу ювелирных украшений Моне, потому что ее отец владел «Бижутерией Моне». (Я как-то спросил ее, почему он выбрал такое название, а она ответила, что он любил французский импрессионизм.) В 1968-м, когда она все это мне рассказывала, ей было за двадцать, но выглядела она все еще лет на двенадцать – с совершенно детским лицом, – но голос у нее был хорошо поставленный, официальный, хоть и постоянно срывающийся на хихиканье.

– А когда люди лицом к лицу столкнулись с мифом, – она продолжила, – им самим захотелось стать частью его. Некоторые в универе делали вид, что знакомы с тобой, Энди. А если они хоть раз были в Нью-Йорке, то вдруг начинали рассказывать, что тусовались с тобой на одной вечеринке, или вообще описывали, как выглядит «Фабрика», – частично по журналам, частично из собственной головы.

***

Когда в Филадельфии мы явились на открытие, на нас были обращены прожекторы и телевизионные камеры. Было очень жарко, я был во всем черном – футболке, джинсах, коротком пиджаке, я тогда постоянно так ходил, но мои плотно прилегавшие лыжные очки от солнца с желтыми линзами не спасали от яркого света, я не был к такому готов.

В две комнаты набились две тысячи человек. Пришлось все мои картины – непосредственно «ретроспективу» – снять со стен, потому что иначе бы их снесли. Это было невероятно: открытие живописной выставки без живописи! Сэм красовался в своем белом пиджаке и галстуке с «Зелеными марками» – члены консультативного совета бегали в рубашках с «Зелеными марками» – и вещал прессе, что все равно больше никто не ходит на вернисажи ради искусства. Музыка играла на всю катушку, и ребята танцевали джерк под Dancin’ And Prancing’, It’s All Over Now и You Really Turn Me On.

Увидев, как мы с Эди заходим, молодежь завизжала. Я поверить не мог – то в галерее Торонто ни один человек за весь день не придет, то вдруг люди в истерике бьются, только тебя завидев. Просто сумасшествие. Солидные люди в вечерних нарядах стояли рядом с ребятами в джинсах. Пришлось провести нас сквозь толпу – единственным местом, где нас бы не окружили, была железная лестница, ведущая к запечатанной двери. У подножия лестницы установили охрану, чтобы ее не обрушили. Все, с кем мы приехали из Нью-Йорка, стояли там же на лестнице – Пол, Джерард, Чак Уэйн, Дональд Лайонс, Дэвид Бурдон и еще Сэм. На Эди была розовая до пят футболка от Руди Гернрайха из ткани вроде люрекса. Эластичные рукава полагалось закатывать, но она распустила их футов на двенадцать длиной – идеально для той обстановки, потому что она могла держать в одной руке выпивку, а другой поводить, раскачивать и размахивать над головами присутствовавших. Это был звездный час всей ее жизни. Каждый мечтал стоять там рядом с нею – она оглядывала публику в поисках кого-нибудь знакомого, кто теперь учился бы в Филадельфии, чтобы позвать его и так далее, и по лицам остальных видно было, как они завидовали счастливчику.

Мы простояли на этих ступеньках часа два, не меньше. Нам передавали подписать вещи – сумки, обертки от конфет, записные книжки, билеты на поезд, банки супа. Я кое-что подписал, но на большинстве «Энди Уорхол» поставила Эди. Деваться было некуда – мы понимали, что нас окружат, стоит нам спуститься. В итоге администрация велела пожарному ведомству открыть запечатанную дверь и закрыть ее за нами на засов, а потом нас повели особой дорогой, через библиотеку, на крышу, по соседнему зданию, вниз по пожарной лестнице и прямо в ожидающие нас полицейские машины. Становилось все интереснее.

Я не понимал, что заставляло визжать всех этих людей. Я видел, как сходили с ума от Элвиса, или The Beatles, или The Rolling Stones – рок-идолов и кинозвезд, – но невероятно, что подобное случилось на открытии выставки. Даже на открытии поп-арт выставки. Но мы не просто присутствовали на выставке, мы сами и были выставкой, мы были воплощенным искусством, а в 60-е главным на самом деле были люди, а не то, чем они занимались, – «певец, а не песня»[24], ну и так далее. Плевать все хотели на картины на стенах. Я был рад, что теперь занимаюсь кино.

Мой старый друг Дэвид Бурдон наблюдал это собственными глазами и был так же поражен, как и я, он поверить не мог, что публика может с ума сходить по кому-то вроде меня.

– Они обращались к тебе как к звезде… – заметил он, недоумевая. Он затем обосновал это, сказав, что я впервые предъявил Америке модную «суперзвезду», и так оно и было. – В прошлом году Бэби Джейн была в центре внимания как «Девушка года». (Книжка Тома Вулфа «Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая малютка» с ее профилем на обложке стала бестселлером, так что она была очень популярна.) А теперь, – продолжил Дэвид, – Эди – «Девушка года»… Модные магазины интересуются тобой из-за девчонок, так что теперь, можно считать, ты охватил и искусство, и кино, и моду…