ПОПизм. Уорхоловские 60-е

Стерлинг с переменным успехом изучал в университете литературу, но впечатление производил настоящего ученого. Мыслил очень упорядоченно. Вставал с утра, приходила ему в голову какая-то идея, и он ее весь день развивал – ну, может, на часок прервется, а когда снова заговорит, то только чтобы что-то «добавить» или «разъяснить», и не важно, о чем там люди разговаривают.

Я заметил, что Пол подслушивает диалог двух парней за соседним столиком. Удивительно, но они говорили о большом танцевальном зале, который только что сняли на площади Святого Марка и с которым не знали, что делать. Пол подкатил к ним и представился. Сказал, что живет поблизости, а большого зала не замечал. Те двое тоже представились – Джеки Кэссен и Руди Стерн. Сказали, что создают «скульптуры с освещением» и сняли большой польский танцевальный зал под названием «Дом Стэнли» (по-польски он назывался Polsky Dom Narodny), но использовать его до мая не смогут и что с ним делать в апреле, не знают. Пол спросил, можно ли сходить и посмотреть его прямо сейчас. Мы бросили «велветов» в «Фигаро», так и не сказав им, что с ангаром у нас не выгорело, – всегда лучше попридержать плохие новости до тех пор, пока не появятся какие-нибудь хорошие.

«Дом» был идеален, именно то, что нам нужно, – должно быть, самая большая дискотека на Манхэттене, еще и с балконом. Мы тут же взяли его у Джеки и Руди в субаренду – я передал им чек, Пол повоевал с хозяином по поводу страховки, потом мы подписали что-то – и на следующий день уже красили стены в белый цвет, чтобы можно было на них фильмы проецировать. Натащили из «Фабрики» всякого хлама – пять кинопроекторов, пять вращающихся проекторов, изображение в которых меняется каждые десять секунд и где можно сразу две картинки совмещать. Мы всякие цветные штуки поверх фильмов пускали, а иногда еще и звуковую дорожку. Еще прихватили один из этих больших вращающихся клубных зеркальных шаров, которые у нас по всей «Фабрике» валялись, мы всё думали их повесить на место. (Эти шары, после того как мы их в тот раз использовали, вошли в моду и очень скоро стали украшением каждой дискотеки.) Зашел парень с софитами и стробоскопами, которые мы хотели арендовать вдобавок к уже имеющимся, чтобы направлять их на «велветов» и публику во время представления. Конечно, мы не знали, придет ли к нам кто-нибудь на площадь Святого Марка ради ночного досуга. Обычно все происходило в Вест-Виллидж – Ист-Виллидж считался деревней. Но раз мы сами стали арендаторами «Дома», то можно было не беспокоиться, понравимся ли мы «руководству», и просто делать то, что хочется. И «велветы» были счастливы – «местная» группа наконец получила собственное «место». Пешком могли до работы дойти.

***

«Велветы» жили в квартире на 3-й улице в Вест-Виллидж, над пожарной станцией, напротив «Голд баг», неподалеку от «Карвел» и аптеки. Квартира числилась за Томом О’Хорганом, но он сдал ее Стэнли Эймосу, жившему в задней части (передняя и задняя часть соединялись полусекретной дверью), оставив всю мебель и обстановку. Когда The Velvet Underground только туда вселились, вся «Фабрика» стала там постоянно ошиваться, ходили в «Чайна-таун» в два ночи, потом шли до самого «Флика» на Второй авеню в «Фифтис» за мороженым или в «Брассери».

Жилище Тома выглядело совсем как декорация. Гостиная была на возвышении, с длинными зеркалами по обе стороны от двери и всякими примитивными инструментами, свисающими с потолка. И много сухих цветов, и большой черный гроб, и пара кресел с львиными головами на подлокотниках. Сама комната была, в принципе, пустая – всего несколько предметов мебели. И там была отопительная система – пятнадцатифутовый золотой дракон на потолке, с пламенем, вырывающимся из раскрытого рта.

Люди на «спидах» вообще-то жилищ не имеют, у них «гнезда» – обычно одна-две комнаты на четырнадцать-сорок человек, все вечно на измене, не украдут ли у них заначку, не стащат ли единственный фломастер или не напустят ли в ванну столько воды, что аптечку затопит.

Джон Кейл целыми днями сидел в гостиной со своей электроскрипкой, почти не двигаясь. А Морин – Мо, барабанщицу, – я вообще не понимал: такая невинная, милая и застенчивая, чего она-то там делала?