ПОПизм. Уорхоловские 60-е

В «Кооперативе кинематографистов» в Вурлитцер Билдинг на 41-й Западной улице показывали «Моего хастлера». А еще ближе к центру в грядущую субботу должна была открыться моя выставка серебряных гелиевых подушек в галерее Кастелли, обклеенной обоями с желтыми и розовыми коровами. (В полном тексте афиши «Дома» говорилось, что в субботу представления не будет из-за «открытия выставки в галерее в самом центре города»).

Получалось, что теперь, так или иначе, мы обращались к публике по всему городу, к совсем разным людям: видевшие фильм могли заинтересоваться выставкой; ребята, танцевавшие в «Доме», захотели бы посмотреть и фильмы, – все смешалось: танец, музыка, искусство, мода и кино. Забавно было видеть посетителей Музея современного искусства рядом с хиппарями, амфетаминовыми драг-квинами и редакторами журналов мод.

Мы все знали, что грядет какая-то революция, просто чувствовали это. Не могли такие странности твориться, не разрушая определенные барьеры.

– Словно Красное мо-о-оре волну-у-у-ется, – сказала как-то Нико, глядя на происходящее в «Доме» с балкона.

Весь месяц у «Дома» останавливались лимузины. «Велветы» играли так громко и неистово, что мне подумать страшно, сколько там было децибел, и повсюду проецировались один на другой кадры. Я обычно наблюдал с балкона или занимал свое место у проекторов, вставляя между линзами разноцветные желатиновые слайды, раскрашивавшие фильмы вроде «Проститутки», «Воришки», «Кушетки», «Банана», «Минета», «Спи», «Эмпайр», «Поцелуя», «Хлыстов», «Лица», «Кэмпа», «Ешь» в разные цвета. Стивен Шор и малыш Джоуи вместе с Дэнни Уильямсом из Гарварда по очереди управляли светом, в то время как Джерард, Ронни, Ингрид и Могучая Мэри (Воронов) танцевали в садо-мазо стиле с хлыстами и прожекторами, а «велветы» играли; радужные точечные рисунки, гипнотизируя публику, кружились и скакали по стенам, огни мигали, и, закрыв глаза, можно было услышать и звон тарелок, и топот ботинок, и удары хлыста, и тамбурины, гремящие, словно цепи.

Ондин и Герцогиня кололи в толпе всех, кого хоть немного знали. Однажды со своего балкона я увидел в луче прожектора фонтан крови прямо напротив Полин Ротшильд и Сесила Битона. А как-то Ондин прибежал из уборной, сокрушаясь, что уронил свой «гвоздик» в унитаз. Пол закричал: «Вот здорово!», и так оно и было – мы боялись, они уколют кого-нибудь чужого.

Люди из толпы подходили и представлялись, это было как-то нереально. Сразу об этом не думаешь, но такие моменты оставляют в мозгу отпечатки, и потом месяцы или годы спустя ты их обнаруживаешь. Услышишь: «Это Карен Блэк», а год спустя имя всплывет в твоей памяти, когда увидишь знакомое лицо в фильме «Ты теперь большой мальчик».

Молодежь в «Доме» выглядела просто сногсшибательно, блистая и сверкая винилом, в замше, перьях, юбках, сапогах и колготках в сеточку, в лакированных туфлях, серебряных и золотых жокейских юбочках, в тонком пластике от Пако Рабана, с пластмассовыми дисками в платьях, в брюках-клеш и свитерах «лапша», в коротких-прекоротких свободных платьицах.

Некоторые ребята на вид были такими юными, что мне интересно было, откуда у них деньги на модную одежду. Думаю, они приворовывали в магазинах, – слышал, как девочки с челками говорили что-то вроде: «Буду я платить – оно ж завтра развалится». К концу 60-х борьбу с воровством в магазинах уже вели масштабно, а в 1966-м воровать было плевое дело, охранники стояли только на входе, в то время как ребята в примерочных кабинках битком набивали сумки и даже карманы – ведь вещи в ту пору были совсем крохотными.

На площади Святого Марка стали открываться бутики, комиссионные магазины мехов и, конечно, «Лимбо». Популярней «Лимбо» не было, там поначалу преимущественно армейские запасы одежды продавались, и молодежь стала одеваться в милитари. Я помню, как в колонке Говарда Смита в Voice описывались стратегия продаж и психология, используемая в «Лимбо», много говорилось о том, как именно работает мысль молодых покупателей: как-то магазину было не продать партию нелепых черных шляп, так они написали на ценниках: «Головные уборы польских раввинов», и уже к полудню всё расхватали.

***

Как-то ночью мы с Полом стояли на своем обычном посту в «Доме», на балконе, наблюдали, как танцуют ребята, и вдруг заметили некрупного мускулистого блондина, балетными прыжками пересекающего всю танцплощадку. Мы спустились поговорить с ним. Его звали Эрик Эмерсон и, как выяснилось, он был другом Ронни Катрона и Джерарда.

Несколько дней спустя мы с Полом зашли к нему на первый этаж в здании на Эй- или Би-авеню в Нижнем Ист-Сайде, за угол от офисов East Village Other. Эрик сам построил перегородки и выполнил все плотницкие работы в своем жилище, а покончив с мужской работой, притащил маленькую швейную машинку и стал шить платья – он был из тех, кого в одну категорию не втиснешь.

– Где ты научился мастерить? – спросил его Пол.