Порабощенные. Сборник рассказов

Самец опустился чуть ниже по руке и, филигранно вырезав вдвое больший квадрат, отодрал всю кожу от локтя до кисти. Его скучающая жена взяла другой нож и принялась таким же путем свежевать другую руку старухи. Она поглядывала за работой мужа, пошагово вторя ему в этом тонком ремесле. Когда шкуры на руках не осталось, они принялись свежевать живот и ноги, никуда не торопясь и наслаждаясь каждой секундой. Стоны и дрыганья карги становились медленными и безжизненными. Полудохлые зимние мухи чуяли несвежее мясо и усаживались на руки. Запах крови пробудил аппетит и во мне, но ползти было слишком долго.

Сложно было понять, жива карга или нет, когда ее обезображенное освежеванное тело издыхало от надрезов и ожогов. Это мало заботило ее обезумевших жильцов: не теряя пыла, они откопали в кладовке запылившиеся топор и ножовку. Самец спрятал их за спиной и сказал:

– Выбирай.

Самка, почесав подбородок, указала на левую руку.

– Хороший выбор! – похвалил самец и отдал ей ножовку.

Он по-джентельменски позволил ей начать. Нервничая, как на первом экзамене, самка приложила серую ржавеющую ножовку к освежеванному плечу и, выдохнув, начала пилить. Острые зубцы проваливались в мясо, облегчая ей работу. Доныне безжизненная карга очнулась в изнемогающей тряске, разбрасывая по полу куски мяса с руки. Она скулила, как умирающая гусыня, доводя до мурашек своими безумными инопланетными стонами. Когда ножовка уперлась в кость, самка приложила все силы, чтобы пробить ее, но задача оказалась ей не по размеру. Самец довершил ее работу одним хорошим ударом топора. Кровь зашипела струями, как из шланга, окрашивая стены, мебель и пол. Жизнь выплескивалась вместе с ней.

Далее, они таким же путем отрезали другую руку, потом отложили ножовку в сторону и, ограничившись топором, словно трудолюбивые дровосеки, отрубили мясистые затекшие ноги. Во все четыре стороны хлестала теплая красная жидкость, чуть-чуть не доставая до моей стены. Лишившееся конечностей тело более не поддерживалось скотчем и метеором рухнуло на пол. Скромным завещанием на лице сохранилась маска ужаса, боли и мольбы. Самец, нацепив триумфальную мину, вонзил ножовку в шею и усердными движениями отпилил несчастную голову.

Когда холодеющий шарик рухнулся на пол, самец взял его за ножку стула, торчащую изо рта, словно пластмассовая рукоятка у сладкой ваты, и поднял к потолку, высокомерно хвастаясь своим трофеем. Самка аплодировала и улюлюкала своему любимому герою. Обнимала его окровавленными руками и пошло-пошло целовала. Их языки сплелись морским узлом, возбуждая и без того возбужденные сердца. Теплая кровь расползалась по их оголившимся телам в горячих объятиях. Они предались безумной любви, разложившись посреди кучи пахучих конечностей. Самец спаривался с самкой в ритмичных толчках, его ноги задевали кровавое мясо карги. Они прилипали к мокрому фаршу, крича от удовольствия. Ни в чем себя не сдерживая, они бесстыдно испражнялись на непогребенное мясо. К сочному аромату крови прибавилась вонь экскрементов этих грязных животных.

– Сожжем жалкую клятвопреступницу!!! – заорал самец.

В угаре нечеловеческого безумия они собрали останки в кучу, обложили креслами и простынями, счетами и договорами, шторами и коврами, и зажгли все спичечные коробки, что удалось найти. Пока ритуальный костер неспешно разгорался, самка включила на кухне газ и закрыла все окна.

Двое обнаженных, заляпанных кровью дикарей плясали вокруг горящих оскверненных останков, держась за руки и тряся гениталиями. Их смех похрипывал демонической святостью. Может быть, кого-то и удивило бы это действо, но я раскрыл их безумную сущность уже давно, когда они не менее цинично расправились с моими близкими.

Газ стремительно выходил сразу из четырех конфорок, проникая в каждый квадратный метр приличной, хоть и старенькой однушки. Бабушкин клоповник, как они говорили. Пусть сервант из бордового дерева занимал слишком много места, пусть ковер на стене страшно смердел совком, пусть стена в туалете потекла ржавыми пятнами, а на кухне с трудом умещалось и два человека, зато метро рядом, район обжитый и аренда в пределах разумного. Так они постоянно себя утешали – и что в итоге? В итоге наспех оделись и сбежали отсюда, к чертям, пока разбежавшийся газ не поцеловал аутодафный огонь.

Спаслись, трусливые, а меня помирать оставили. Оно и к лучшему, наверное. Раньше хоть месть подначивала, а теперь… Теперь я встречусь с родными на клоповых небесах. А эта старая хрущевка все позабудет. Каждая хрущевка забывает своих тихих палачей.

Я очень боюсь мышей

Я очень боюсь мышей. Их острый как лезвие писк прожигает перепонки больнее ножа, танцующего на стекле. Тянущиеся пожеванной резинкой хвосты щекочут пятки смешнее томительных клоунов. Неуклюжие комки шерсти, собранные будто со свитера, отжившего свой век отцовского колючего свитера, тут и там шпионскими жучками прячутся по квартире, откармливая внутри меня скользкую паранойю.