Среди простоватого большинства выделялась столичная парочка. Модный столичный денди с барберной бородой и зализанным андеркатом то и дело поправлял свою джинсовую куртку. Его возлюбленная – в карамельном платье до колен, с выпрямленными волосами и ювелирным маникюром – искренне, извините, охуевала от местного контингента. Они остановились у служебных мест, за водителем.
– Чей тут чемодан?! – недовольно заверещал моднявый кавалер. – У нас места – первое и второе! Кто у наших мест оставил чемодан?!
– Это не ваши места, – спокойно ответила главная бабка.
Ребята на миг растерялись.
– Как это не наши, женщина? Смотрите, первое! – Он показал ей билеты. – И второе!
Бабка закатила глаза и показушно вздохнула. Зря они ввязались в эту игру.
– Молодой человек, глаза разуйте! Это служебные места! Первое и второе прямо за ними.
Молодой человек внимательнее оглядел таблички с местами и обнаружил, что бабка была права, однако на их настоящих местах ютилась провинциальная парочка, которая тихо улюлюкала, якобы, не заметив весь сыр-бор. Встретившись с недовольным взглядом столичного хипстера, его простоватый собрат был вынужден объясниться:
– Братан, наши места тоже заняли: тут всем пофигу, куда садиться. Залазьте на служебные, да и все. Просто чемодан выдвинь в проход.
Хипстер покраснел от злобы и принялся выдвигать чемодан. Это оказалось не так просто: хозяин плотно-плотно засунул его между сидений, а толкать назад мешала окружившая толпа.
– Может, поможешь? – обратился он к своей кукольной леди.
– Дурак?! – Она вытянула пальцы перед его лицом. – У меня ногти!
– Понятно, – покорно смирился кавалер, но, изнемогая от тяжести, заверещал: – Да чей это блядский чемодан?!
– Молодой человек, – ответила главная бабка, – не выражайтесь, пожалуйста. И будьте аккуратнее, там хрупкие вещи!
Хипстер не осмелился возмущаться дальше, проглотил тяжелую слюну и то ли от злобы, то ли от тяжести еще сильнее залился краской. Ко мне подошел полулысый дядя в узких спортивных очках и черном поло. Он строго предъявил мне, что я занял его сиденье. Я пожал плечами, вылез в проход и пропустил его на место у окна, а сам сел рядом, у прохода. Внешний вид этого серьезного дяди очень контрастировал с милым желанием сидеть у окошка. Ну да ладно.
Водитель тем временем из-за руля смеялся над всей перебранкой. Он был человеком особого склада, чисто местного темперамента. Такие, как он, по словам бородатых экспертов из телевизора, должны оздоровить новую Океандию, освежить ее своими яркими душами и мощной внутренней энергией. Но пока новой Океандии было не до тропической свежести душ, ее потенциальные спасители руководили перевозками, торговлей и прочей выгодной сезонкой. Наш водила выражал все качества местного уберхарактера. Он был многофункционален как абсолютный монарх. Он находил подход к любому недовольцу и мастерски управлял наглой толпой, приручал ее как дикого зверя, не опускаясь при этом до жалких скандалов. Порой повышал голос, но всегда заканчивал речь улыбкой и шуточкой. Случись, не дай бог, в этих землях война, водила стал бы главным партизаном, прячась в гористых лесах с небольшим отрядом, без каких бы то ни было проблем с выживанием. И даже самый хитроумный враг не сумел бы вынуть его из подполья, зато точно наломал бы дров и наловил бы заноз. Смешав в себе кровь и культуру разных народов, эти местечковые пассионарии светились особой харизмой, забрав себе лучшее из людского, рыбьего и черт разбери какого еще.
Когда закончилась суетная посадка, мы тронулись в путь и очутились на плохих дорогах торопливого Атлантополя. Из хрипучих колонок заголосили бодрые французские напевы Стромая, а сзади меня стеклянный дедуля, весело подпевая, распивал традиционный прилетный пузырь. Мы маневренно объезжали престарелые халупы и воткнутых между ними панельных мутантов. Повсюду кашляли выхлопы, воняли потные чебуреки и, хоть до моря было еще далеко, душу сдавливала приторная кукурузно-чурчхельная энергетика. Водила легче легкого объезжал монументальные, почти недвижимые троллейбусы, бандитских немцев из девяностых и бесконечные «волги». Дороги Атлантополя (и их обитатели) стирали оттенок времени, возвращая нас лет на двадцать назад: ретровидные машины вовсю объезжали ямы, то и дело паркуясь у сигаретных ларьков, угрюмые адидасные горцы, клюя семечки, сдавали проезжим жилье, а уличные торговцы, точно плохенькая шаверма, вытекали на улицы города с рыночных площадей. Грустный Стромай прикрикивая искал папу, оставляя небольшой отпечаток нашего времени. Но и он постепенно стирался.