Порабощенные. Сборник рассказов

Моей подлунной работе, как обычно, аккомпанировал Платон, его голосом был хриплый советский актер озвучки. Золото древней мысли доносилось до меня битрейтом в сто двенадцать килобит. Сегодня диалог «Федон», в котором описывался последний день из жизни Сократа. Веселый старик сидел в афинской темнице, предвкушая собственную казнь; он сочинял стихи, смеялся и отважно дожидался конца. Ученики и друзья пришли попрощаться и откровенно поражались его спокойствию.

Платоновский Сократ долго и подробно рассуждал с ними о душе и идеях. Он сформулировал четыре убедительных аргумента, причины, доказывающие бессмертие человеческой души. Первый из них говорит о том, что все в нашем мире рождается из противоположностей: без теплого не было бы холодного, а что стало большим – раньше было малым; так же, как бодрствование появляется из сна, так и жизнь снова родится после смерти. Это только один из аргументов, другие глубже и сложнее.

Сократ вроде бы убедил своих близких, но не смог унять печаль в их душах. Когда настал знаменательный момент и милосердный палач принес ему чашу с ядом, философ хотел совершить возлияние богам, но ему не позволили – порция рассчитана точь-в-точь под него. Тогда он доблестно опустошил чашу, лег на ложе, попросил принести в жертву Асклепию петуха – это делается при выздоровлении после болезни – и бесстрастно испустил дух.

Платон, будучи прекрасным драматургом, непомерно живо передал ощущение приближающейся смерти; настолько чувственно, что заставил меня самого поверить в ее таинственный шепот. Я не смог отделаться от этих мыслей до утра. Примеряя на себя роль Сократа, я подобно ему не чувствовал страха. Однако в отличие от него, меня не отпускала тревога. Несмотря на скептическое отношение к идее Бога, я поверил, что смерть – не конец. Умирающий старик из забытой античности смог убедить меня в этом. Сознание не может просто взять и исчезнуть, что бы ни говорили мои умнейшие современники. Вселенная не может быть настолько унылой.

Выкуривая очередную сигарету, я не смог сфокусировать взгляд на деревьях в окне: зрение стремительно ухудшалось из-за постоянной работы за компьютером. Тело медленно умирает. Сократ говорил, что разумный человек не должен думать о теле – важна лишь душа, но для меня эта позиция слишком радикальна. Пусть тело – временная темница, но, если она пребывает в чистоте и порядке, даже заключение будет менее тягостным.

Я налил себе кофе и, закончив сегодняшнюю норму, включил какую-то второсортную экранизацию Клейста. По сюжету Гомбургского принца за неповиновение приказу на войне приговорили к смерти. Малодушный принц не смог подавить страх и был готов на любые унижения, лишь бы избежать приговора. Во время очередной скучной сцены я отвлекся на сообщение в телеграме: Настя написала, что на выходе из метро видела мертвого человека, который одиноко лежал на ступенях, не волнуя никого из прохожих.

Собака грустно скулила на первом этаже. Я не хотел звать ее к себе. Завтра не станет и ее – мы купим новую. Гомбургский принц кое-как победил страх и решился принять приговор. До титров еще пятнадцать минут, но никакого интереса к судьбе героя уже не осталось. Нужно еще раз покурить. И купить очки.

НИИ им. Вечности

Синий грузовичок черепахой полз по мрачным лабиринтам ночи. Большущие промышленные шалаши, спрятавшись под пледом мрака, изо всех сил старались его запутать: казалось, они перепрыгивали с места на место, словно фигурки из Тетриса, в поисках наиболее удобного. Грузовик-черепаха объезжал ухабы морщинистого асфальта и разглядывал номера домов среди потухших фонарей.

Один фонарь, второй фонарь, третий фонарь. Поворот за угол. Спящее двухэтажное чудовище растянулось на половину улицы. Снова фонарь, и даже два! Рог неизвестного вымершего зверя выдыхает дым первобытных цехов. Еще сколько-то фонарей, и наконец тот самый: единственный настоящий, страдающий бессонницей металлический столб. Он освещал вокруг себя чуточку тротуара, самую малость проезжей части и зловещую дверь в один из бесконечных промышленных шалашей.

Черепаха медленно остановилась под фонарем. Из ее панциря, боясь и сомневаясь, вылезла А. Она была то ли кэрролловской Алисой, то ли феллиниевской Джульеттой. На ней был скучный комбинезон и спрятанная сонливость. А. забрала у черепахи тяжелую сумку и проводила ее взглядом в снедаемый зубами-заводами мрак, затем подошла к недружелюбной двери и громко побила ее кукольным кулачком. Единственный дружелюбный фонарь дважды подмигнул и предательски потух. Улица погрузилась во мрак.

Самовлюбленная дверь, заразившись зевотой, широко распахнула пасть. Из нее вышел Е. Он еще не вырос из замученного отличника, но давно перерос целеустремленного карьериста. На нем была надувшаяся дедушкина рубашка и уродливые лупы-очки. Рядом елозила старая подруга скука. Е. недоуменно уставился на А.

– З-з-здравствуйте, – тихим ознобом прошептала она. – Я по адресу?

Е. оценивающе оглядел ее с ног до головы.

– Смотря, какой адрес тебе нужен.