Порог греха

Алесь уже окончательно отогрелся и стал полностью слышать своё тело. Оно наливалось силой движения. Яснела голова. «Значит, это не милиция. Значит, скорая помощь. «Граф» вызвал. Значит, плохо ему. Так и надо. И пока никакой погони не будет. Но искать-то всё равно начнут. Завтра. А как до тёти Катерины доберутся? Она скажет: вот подвозила одного… Вот здесь, в городе, высадила… Не надо выходить у дома Фаины Иосифовны. Следы надо запутать».

Улица освещалась плохо. Ветер рвал лампочки с редких столбов. На тротуарах – ни души. Проехав целый квартал от барака, в котором жила Фаина Иосифовна, Алесь попросил остановиться.

– Ну, ожил, агалец. – Сверкнула серебряными зубами тётя Катерина. – А я думала ты немой. Найдёшь дом-то свой? Может проводить?

Алесь отрицательно замотал головой.

– Ну, вижу я, с тобой не разговоришься, – укорила тётя Катерина, наблюдая, как Алесь кутается в простыню. Она ещё не просохла. Алесь поёживался.

– Э-э-э, сынок. В такой одёжке – на холод, под дождь?

Она порылась под сиденьем, достала чёрный халат, в каких обычно ходят уборщицы, и резиновые галоши.

– Надевай. Всё какая-никакая защита от непогодья.

«Одёжка» была далеко не по росту Алеся. Но в таких обстоятельствах показалась великим благом. Главное – ноги в сухости. От мысли, что ему пришлось бы голыми ступнями снова шлёпать по льдистой мокроте тело передёргивала мелкая дрожь.

– Чё-то мне твоё лицо знакомо? – улыбнулась тётя Катерина. – Где-то мы встречались.

Алесь снова отрицательно замотал головой, а когда уже стоял на земле, намереваясь захлопнуть кабину, сказал:

– Спасибо вам, добрая женщина. Пусть Господь воздаст вам за вашу доброту. – Совсем так, как говорила Павлинка.

И тётя Катерина сразу же вспомнила, где встречала этого агальца. «Да он же из детдома». Высунулась в окно кабины по пояс. Но Алеся и след простыл.

Кружит ветер. Бьёт по лицу плетями дождя. Разом промокла простыня, прикрывшая голову. Но Алесь свыкается с этим. Вроде бы и не замечает. У него ясная цель. Пусто кругом, безлюдно. Только окна домов призывно светятся, напоминая о тепле и уюте. Вот и знакомый барак. Темный проем входа без створок. Три деревянных ступеньки. Ощупывая стенку рукой, Алесь находит нужную дверь, с прибитым к ней железным почтовым ящиком. И стучит в него кулачком. «А вдруг ее нет дома», – обмирает сердце. Но за дверью слышаться шаги.

– Кто здесь?

– Это Алесь, Фаина Иосифовна.

– Кто?

– Алесь… Ну из детского дома… Алесь.

Дверь распахивается. Алесь перешагивает порог, попадая в густой запах жилья одинокой женщины, с ароматом недорогих духов и косметических мазей.

Фаина Иосифовна мгновение смотрит на Алеся широко распахнутыми глазами. В них бьется удивление и немой вопрос. Потом освобождает голову Алеся от прилипшей к ней части простыни, опускается перед ним на колени и, держа его за ледяные кисти рук, выдыхает с заглядом в лицо.

– Что случилось, Алесечка?

Встретившись с выгоревшей пустотой взгляда ребенка, гладит ладонями щеки, целует глаза и прижимается лбом к его мокрой груди.

– Что случилось, сыночек? Родной ты мой.

Как давно не слышал Алесь таких слов. После смерти мамы – ни разу. И у него плавится сердце. И он дает волю слезам, теперь горячим, горьким и радостным одновременно.

Через два часа приутомленный горячей ванной, сытным ужином и рассказом о своём приключении, Алесь спал на диване, иногда подёргивая головой и постанывая. Фаина Иосифовна сидела в изголовье и, утирая слёзы, всё никак не могла отойти от постели Алеся. То подушку примнет – не высока ли, то подоткнет байковое одеяло – не поддувает ли, то неслышно приложит ладонь ко лбу – не запылало ли простудным огнем тело. «Господи, почему же люди так жестоки по отношению друг к другу, а особенно к тем, кто обделен природой, наказан жизнью: сиротам, увечным, слабым здоровьем, нищим. Вот лежит он, прекрасный мальчик, кудрявый, беленький, нежный как ангелочек. Ей ли не знать, какая это порабощающая сила и притягательная слабость – красота. И взлет поднебесный и пагуба! И почему-то злым людям в первую очередь красоту эту грязными, похотливыми руками залапать, согнуть, сломать, под естество своё поганое приспособить, а если не получается, то и загубить вовсе.