Портрет Дориана Грея

When you were away from me you were still present in my art....	И даже если вас не было рядом, вы незримо присутствовали в моем воображении, когда я творил.
Of course I never let you know anything about this. It would have been impossible. You would not have understood it.	Конечно, я никогда, ни единым словом не обмолвился об этом -- ведь вы ничего не поняли бы.
I hardly understood it myself.	Да я и сам не очень-то понимал это.
I only knew that I had seen perfection face to face, and that the world had become wonderful to my eyes-too wonderful, perhaps, for in such mad worships there is peril, the peril of losing them, no less than the peril of keeping them....	Я чувствовал только, что вижу перед собой совершенство, и оттого мир представлялся мне чудесным, -- пожалуй, слишком чудесным, ибо такие восторги душе опасны. Не знаю, что страшнее -- власть их над душой или их утрата.
Weeks and weeks went on, and I grew more and more absorbed in you.	Проходили недели, а я был все так же или еще больше одержим вами.
Then came a new development.	Наконец мне пришла в голову новая идея.
I had drawn you as Paris in dainty armour, and as Adonis with huntsman's cloak and polished boar-spear.	Я уже ранее написал вас Парисом в великолепных доспехах и Адонисом в костюме охотника, со сверкающим копьем в руках.
Crowned with heavy lotus-blossoms you had sat on the prow of Adrian's barge, gazing across the green turbid Nile.	В венке из тяжелых цветов лотоса вы сидели на носу корабля императора Адриана и глядели на мутные волны зеленого Нила.
You had leant over the still pool of some Greek woodland, and seen in the water's silent silver the marvel of your own face.	Вы склонялись над озером в одной из рощ Греции, любуясь чудом своей красоты в недвижном серебре его тихих вод.
And it had all been what art should be, unconscious, ideal, and remote.	Эти образы создавались интуитивно, как того требует наше искусство, были идеальны, далеки от действительности.
One day, a fatal day I sometimes think, I determined to paint a wonderful portrait of you as you actually are, not in the costume of dead ages, but in your own dress and in your own time.	Но в один прекрасный день, -- роковой день, как мне кажется иногда, -- я решил написать ваш портрет, написать вас таким, какой вы есть, не в костюме прошлых веков, а в обычной вашей одежде и в современной обстановке.
Whether it was the Realism of the method, or the mere wonder of your own personality, thus directly presented to me without mist or veil, I cannot tell. But I know that as I worked at it, every flake and film of colour seemed to me to reveal my secret.	И вот... Не знаю, что сыграло тут роль, реалистическая манера письма или обаяние вашей индивидуальности, которая предстала передо мной теперь непосредственно, ничем не замаскированная, -- но, когда я писал, мне казалось, что каждый мазок, каждый удар кисти вое больше раскрывает мою тайну.
I grew afraid that others would know of my idolatry.	И я боялся, что, увидев портрет, люди поймут, как я боготворю вас, Дориан.
I felt, Dorian, that I had told too much, that I had put too much of myself into it.	Я чувствовал, что в этом портрете выразил слишком много, вложил в него слишком много себя.
Then it was that I resolved never to allow the picture to be exhibited.	Вот тогда-то я и решил ни за что не выставлять его.