Портрет Дориана Грея

Now it was to hide something that had a corruption of its own, worse than the corruption of death itself-something that would breed horrors and yet would never die.	Теперь эта ткань укроет картину разложения, более страшного, чем разложение трупа, ибо оно будет порождать ужасы, и ему не будет конца.
What the worm was to the corpse, his sins would be to the painted image on the canvas.	Как черви пожирают мертвое тело, так пороки Дориана Грея будут разъедать его изображение на полотне.
They would mar its beauty, and eat away its grace.	Они изгложут его красоту, уничтожат очарование.
They would defile it, and make it shameful.	Они осквернят его и опозорят.
And yet the thing would still live on.	И всетаки портрет будет цел.
It would be always alive.	Он будет жить вечно.
He shuddered, and for a moment he regretted that he had not told Basil the true reason why he had wished to hide the picture away.	При этой мысли Дориан вздрогнул и на миг пожалел, что не сказал правду Холлуорду.
Basil would have helped him to resist Lord Henry's influence, and the still more poisonous influences that came from his own temperament.	Бэзил поддержал бы его в борьбе с влиянием лорда Г енри и с еще более опасным влиянием его собственного темперамента.
The love that he bore him-for it was really love-had nothing in it that was not noble and intellectual.	Любовь, которую питает к нему Бэзил (а это, несомненно, самая настоящая любовь), -чувство благородное и возвышенное.
It was not that mere physical admiration of beauty that is born of the senses, and that dies when the senses tire.	Это не обыкновенное физическое влечение к красоте, порожденное чувственными инстинктами и умирающее, когда они ослабевают в человеке.
It was such love as Michael Angelo had known, and Montaigne, and Winckelmann, and Shakespeare himself.	Нет, это любовь такая, какую знали Микеланджело, и Монтень, и Викельман, и Шекспир.
Yes, Basil could have saved him.	Да, Бэзил мог бы спасти его.
But it was too late now.	Но теперь уже поздно.
The past could always be annihilated. Regret, denial, or forgetfulness could do that. But the future was inevitable.	Прошлое всегда можно изгладить раскаянием, забвением или отречением, будущее же неотвратимо.
There were passions in him that would find their terrible outlet, dreams that would make the shadow of their evil real.	Дориан чувствовал, что в нем бродят страсти, которые найдут себе ужасный выход, и смутные грезы, которые омрачат его жизнь, если осуществятся.
He took up from the couch the great purple-and-gold texture that covered it, and, holding it in his hands, passed behind the screen.	Он снял с кушетки пурпурнозолотое покрывало и, держа его в обеих руках, зашел за экран.
Was the face on the canvas viler than before?	Не стало ли еще противнее лицо на портрете?
It seemed to him that it was unchanged; and yet his loathing of it was intensified.	Нет, никаких новых изменений не было заметно. И всетаки Дориан смотрел на него теперь с еще большим отвращением.