Послания Ивана Грозного

мысль о том, что монах в духовном отношении, в личной жизни, выше

даже его - царя: двенадцать апостолов были «убогими», а на том свете

будут на двенадцати престолах сидеть и судить царей вселенной.

Приходя все в большее и большее раздражение, царь требует наконец,

чтобы монахи оставили его в покое, не писали ему и сами справились бы

со своими непорядками. «Отдоху нет, - пишет он с гневом, - а уж больно

докучило»; «а яз им отец ли духовный или начальник? Как собе хотят, так

и живут, коли им спасение душа своея не надобеть»; «а отдоху от вас нет о

Шереметеве». Чего ради, в самом деле, тревожат его монахи - «злобеснаго

ли ради пса Василья Собакина...или бесова для сына Иоанна Шереметева,

или дурака для и упиря Хабарова?».

Речь Грозного поразительно конкретна и образна. Свои рассуждения он

подкрепляет примерами, случаями из своей жизни или зрительно

наглядными картинами. Вот как изображает он лицемерное воздержание от

питья: вначале только «в мале посидим поникши, и потом возведем брови,

таже и горло, и пием, донележе в смех и детем будем». Монаха,

принявшего власть, Грозный сравнивает с мертвецом, посаженным на

452

коня. Описывая запустение Сторожевского монастыря, Грозный говорит:

«тово и затворити монастыря некому, по трапезе трава ростет».

Его письмо, пересыпанное вначале книжными, церковнославянскими

оборотами, постепенно переходит в тон самой непринужденной беседы:

беседы страстной, иронической, почти спора. Он призывает в свидетели

Бога, ссылается на живых свидетелей, приводит факты, имена. Его речь

нетерпелива. Он сам называет ее «суесловием». Как бы устав от

собственного многословия, он прерывает себя: «что ж много насчитати и

глаголати», «множае нас сами весте...». Грозный не стесняется бранчливых

выражений: «собака», «собачий», «пес», «в зашеек бил» и т. д. Он

употребляет разговорные обороты и слова: «дурость», «дурует»

«маленько», «аз на то плюнул», «а он мужик очюнной врет, а сам не ведает

что». Он пользуется поговорками: «дати воля царю, ино и псарю; дати

слабость вельможе, ино и простому». Его речь полна восклицаний: «ох!»,

«увы, увы мне!», «горе ей!». Он часто обращается к читателям и

слушателям: «видети ли?», «а ты, брат, како?», «ты же како?», «милые

мои!». Он прерывает свою речь вопросами, останавливает себя. Он

смешивает церковнославянизмы и просторечье. Он делает смелые

сопоставления библейских лиц и событий с современными все с тою же

иронической целью. Богатство его лексики поразительно. Язык Грозного

отличается необыкновенною гибкостью, и эта живость, близость к устной

речи вносит в его произведения яркий национальный колорит. Это - по-

настоящему русский писатель.

Те же черты литературной манеры Грозного наблюдаем мы и во всех

других его произведениях. Во многих письмах к иностранным государям

можно определить немало страниц, написанных самим Грозным. Эти

страницы опознаются по властному тону, по живой игре характерного для

Грозного остроумия, по самому стилю грубой, сильной и выразительной

речи.

«Подсмеятельные слова», до которых был большим охотником Грозный,

страстная, живая речь свободно вторгаются и в послание к королеве

Елизавете Английской, и в послание к Стефану Баторию, и в послание к

шведскому королю Иоганну III. Наконец, есть послания, целиком

выдержанные в тоне пародии. Таково, например, знаменитое послание

Грозного Симеону Бекбулатовичу. Послание это - только одно из звеньев

того политического замысла, который Грозный осуществил, передав свой

титул касимовскому хану Симеону Бекбулатовичу ( О политическом

смысле этого «маскарада» см. ниже в статье Я. С. Лурье, стр. 482 -

484. ). Грозный в притворно униженном тоне, называя себя «Иванцем

Васильевым», просит разрешения у новопоставленного «великого князя

всея Руси» Симеона «перебрать людишек».

453

Но как бы ни был Грозный привязан к шутке, к иронии, к едкому, а

порой и резкому слову, - основная цель всех его произведений всегда одна

и та же: он доказывает права своего единодержавства, своей власти; он

обосновывает принципиальные основы своих царских прав. Даже

передавая свои прерогативы Симеону Бекбулатовичу и обращаясь к нему с

поддельно униженным челобитьем, Грозный поступал так, чтобы делом

доказать свое полное самовластие вплоть до внешнего отказа от него. И в

том, с какою смелостью доказывал Грозный свое царское самовластие,

видна его исключительная одаренность.

Никогда еще русская литература до Грозного не знала такой

эмоциональной речи, такой блестящей импровизации и, вместе с тем,

такого полного нарушения всех правил средневекового писательства: все

грани между письменной речью и живой, устной, так старательно