Послания Ивана Грозного

государей от Августа-кесаря, - все эти аргументы были мобилизованы

царем для обоснования последнего, как он думал, похода на Ливонию. А в

заключительных грамотах, написанных в Вольмаре, царь обращался к

486

«крестопрестушшкам», некогда мешавшим и «супротивословившим» ему в

начале Ливонской войны, приглашая их самих убедиться («и я таки тебя

судию и поставлю»), кто был прав в законченном, наконец, споре.

Грозный торжествовал - и торжествовал не только как государственный

деятель, добившийся политического успеха. Замечания царя о «Божьем

величестве», разрешившем, наконец, его спор с «крестопреступниками»,

подводят нас к новой, совсем неизученной историками стороне

мировоззрения царя - к его философским взглядам. Взгляды эти

раскрываются уже в другом, более раннем памятнике - в грамотах 1567 г.,

посланных Сигизмунду II Августу от имени бояр цитируемое место

дословно совпадает в грамотах трех разных бояр и с уверенностью может

быть приписано их общему автору - царю). Отвечая на утверждение

Сигизмунда II Августа, что «Бог-сотворитель, человека сотворивши,

неволи никоторые не учинил и всякою почестью посетил» и что,

следовательно, человек по природе свободен, Грозный писал ему:

«А што, брат наш, писал еси, што Бог сотворил человека и вольность

ему даровал и честь, ино твоё писание много отстоит от истины: понеже

первого человека Адама Бог сотворил самовластна и высока и заповедь

положи, иж от единого древа не ясти, и егда заповедь преступи, и каким

осуждением осужен бысть! Се есть - первая неволя и бесчестие…». И,

приведя затем другие примеры библейских и евангельских «заповедей»,

царь заключает: «Видиши ли, як везде несвободно есть, и твое писание

далече от истины отстоит?».

Трудно сказать, какой конкретно смысл имели рассуждения Сигизмунда

II Августа о «свободе» в его не дошедшей до нас грамоте, - отметим

только, что догмат о «свободе воли» был как раз в это время орудием

католической реакции в борьбе с Реформацией (в 1564 г. этот догмат был

утвержден в противовес лютеранам Тридентским собором). Для нас

гораздо важнее, что рассуждениям Сигизмунда II Августа о свободе

Грозный противопоставлял тезис о необходимости.

Эта же мысль о необходимости, но в несколько ином аспекте,

выдвигается царем в посланиях 1577 г. Победа его в Ливонской войне - не

случайна, подчеркивал царь, многократно и настойчиво повторяя во всех

этих посланиях одну фразу: «Бог дает власть, ему же хощет» (т. е. тому,

кому хочет дать). Тринадцать лет тому назад Курбский грозил царю

«Божьим судом» после смерти, - Грозный отвечал ему тогда, что он «не

отметается» этого суда не только «тамо» - после смерти, «но и зде» - на

земле. И вот теперь Божий суд свершился; победа Грозного есть

осуществление непреодолимого «Божьего изволения»: «не моя победа, но

Божья» - «Смотри, о княже, Божия судьбы, яко Бог дает власть, ему же

хощет!».

487

Перед нами, несомненно, не случайное высказывание царя, а именно

выражение его философских взглядов. Чтобы понять смысл этих

философских взглядов, следует вспомнить ту оценку, которую давал

Энгельс аналогичному «учению о предопределении», развивавшемуся на

Западе Кальвином. Энгельс считал, что эта догма Кальвина «отвечала

требованиям самой смелой части тогдашней буржуазии» ( К. Маркс и

Ф.Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 297). На Западе учение о

предопределении, давая молодой буржуазии веру в неизбежность

(«предопределение») ее победы, было орудием в борьбе против

феодальной системы в целом. В России же «капиталистического развития

еще не было, оно, может быть, только зарождалось, между тем как

интересы обороны от нашествия турок, монголов и других народов

Востока требовали незамедлительного образования централизованных

государств, способных удержать напор нашествия» ( И. В. Сталин. Соч., т.

V, стр. 34. ). Учение о необходимости (предопределении) было здесь

использовано самодержавной властью, боровшейся против феодальной

раздробленности.

В мировоззрении Грозного это учение о «Божьей судьбе» несомненно

занимало весьма важное место, еще более усиливая тот «неповторимый

колорит» его писаний, который отмечают исследователи. Если, по

справедливому замечанию И. И. Смирнова, «практическая деятельность»

подымалась у Грозного «до высоты теории», то успех в этой практической

деятельности приобретал в его глазах особый смысл, становясь

доказательством правильности его поступков, соответствия их «Божьему

смотрению». Если мы учтем это, то согласимся, что, перечисляя Курбскому