Послания Ивана Грозного

во втором послании свои успехи, царь действительно делал это, «не

гордяся, ни дмяся», а доказывая своим успехом свою правоту. Мы не

усмотрим тогда цинизма и в заявлении Грозного польским послам,

сделанном несколько месяцев спустя: «Ино ведь кто бьет - тот лутче,. а

ково бьют, да вяжут - тот хуже» ( Из переговоров (начало 1578 г.) с

польскими послами Крыйским и Скуминым [пит. по рукописи Рукописного

отдела Государственной Публичной библиотеки им.М. Е. Салтыкова-

Щедрина (ГПБ), Q. IV, 33, л. 61. )]. Тот, «кто бьет» (даже если он

«бесерменский государь»), бьет ведь по велению «Божьей судьбы»,

поэтому он и «лутче».

Но как ни величественна была эта теория, она, несомненно таила в себе

серьезную опасность. Представление, что «Бог дает власть, ему же хощет»,

так ободрявшее Грозного в 1577 г., превращалось в оружие против него,

стоило только «Божьей судьбе» повернуться в другую сторону.

А поворот этот произошел очень быстро. Вероломный «голдовник»

Магнус, попытавшийся, как мы видели, изменить царю в 1577 г. и

окончательно изменивший в 1578 г., правильно понял изменившуюся

488

ситуацию. Избранный на польский престол как ставленник султана,

Стефан Баторий, вопреки опасениям Габсбургов, сумел избавиться от

турецкой зависимости. А тем самым он терял свою одиозность в глазах

католических сил: папский нунций, энергично поддерживавший

Габсбургов во время бескоролевья, вступил теперь в дружескую связь с

польским королем; Баторий завел непосредственные сношения и с

могущественнейшим государем католической Европы - Филиппом II

испанским, обещая ему помощь против турок, нидерландских «еретиков» и

т. д. При всем своем нерасположении к сопернику, германские Габсбурги

тоже не могли теперь помышлять о войне с ним. Гданьск, дольше всех

отказывавшийся признавать Батория, принужден был уступить силе и

дипломатическому воздействию.

Освободив руки на Западе, Баторий мог обратить все свои силы на

Восток. Быстрый и решительный перелом, которого ему удалось здесь

добиться, может, в сущности, служить косвенным доказательством

правоты Грозного, начавшего эту войну для приобретения морских путей

на Запад. Польский король, тесно связанный, в отличие от русского царя,

со всей Западной Европой, «поднял» на Русь, по меткому выражению царя,

«всю Италию» (католическую Европу). Войне против «Московита»

Баторий сумел придать вид почти общеевропейского (по крайней мере,

общекатолического) крестового похода. Бесчисленные авторы «летучих

листков» начали прославлять польского короля; на рождество 1579 г. папа

прислал ему освященные эмблемы - шлем и меч. Армия Батория и впрямь

была собрана по всей Европе: основу ее составляли профессиональные

воины - немецкие, венгерские и другие наемные ландскнехты. Русские же

войска были измотаны двадцатилетней войной. Это быстро оказало свое

действие. В Западной Руси были потеряны Полоцк, Сокол и Великие Луки;

в Ливонии русские войска оставили Двински Венден (Кесь). За какие-

нибудь два года были потеряны завоевания многих лет.

В этой-то трагической обстановке и было написано послание царя

Баторию - последнее из помещенных в настоящем издании посланий.

«Божья судьба» отвернулась от Грозного,- насмешливые слова: «кто бьет -

тот лутче, а ково бьют, да вяжут - тот хуже», можно было теперь

адресовать к нему самому. Мы сделали бы, однако, очень большую

ошибку, если бы предположили, что царь, увидевший волю провидения в

своих победах 1577 г., перед лицом неудач 1578 - 1581 гг. должен был

обнаружить фаталистическую покорность судьбе. Учение о

предопределении у Грозного, как и у «торговых мужиков» XVI в. ( Ср.: Г.

В. Плеханов. К вопросу о роли личности в истории. М., 1941, стр. 5, 6, 8

(прим.). ), никак не означало отказа от практической деятельности и

безмолвной покорности «Божьему смотрению». Наоборот, неуклонная вера

в «милость» к нему «благоутробия божия» (и, следовательно, в конечный

успех своих поступков) побуждала царя к самой энергической

489

деятельности: «поразительная уверенность в себе» ( P. Pierling. La Russie et

le Saint-Siege, t.II, 1897, р. 69), которую с удивлением замечают историки в

его послании Баторию, имела своей основой не только надежду на «силу

животворящего креста», но и вполне реальные дипломатические планы.