После пламени. Сборник

— Хо‑ро‑шо… — медленно ответил Феанор. Он хмурился, но уже не от раздражения, а размышляя. Он пытался понять логику поступка Мелькора — и не мог. Она была — и этого было достаточно, чтобы гнев Пламенного иссяк. Она ускользала от Феанора — и это не давало принять правильное решение.

Он не мог задать прямого вопроса: после такого предупреждения он бы не стал прибегать к осанвэ (в самом деле, араманского урока хватило даже ему!). Спрашивать через эту майэ или ворона… пожалуй, не стоит. Похоже, у Мелькора есть тайны от этой… как же её зовут?

Ворон щёлкнул клювом, перелетел к Феанору и снова уселся рядом с изголовьем. Майэ продолжила — уже обычным тоном:

— Наречие орков Нагорья отличается от языка Цитадели. Но теперь я здесь и прослежу, чтобы у тебя было всё, что пожелаешь. Шагри сейчас принесет ещё воды. За мёдом и ягодами я послала.

Феанор ответил резко, почти грубо:

— Больше всего я желаю отсюда уехать! Так что больше всего мне сейчас нужны конь и моя одежда, если от неё хоть что-нибудь осталось. Если она превратилась в жжёные лохмотья — то любая одежда.

Майэ молчала некоторое время, словно прислушиваясь. Потом ворон опять взлетел ей на плечо, и Таринвитис вышла, так и не сказав ни слова.

Феанор сел, обхватив руками колени. Он твердо решил уехать как можно скорее. Спорить с этой майэ (как же всё-таки её имя? Ведь слышал. Не дал себе труд запомнить! зря…) он не собирался. Он собирался просто сделать по-своему.

Тем более, что он наконец осознал логику Мелькора. Пламенный понял, что, покуда яд когтей Унголианты — в нём, ему нет дороги к своему другу.

«Тогда я тем более должен как можно скорее уехать! Тогда мне эта майэ не помощница, а я опасен для неё».

Шагри вернулась в сопровождении ещё пары орочек. Перед Феанором поставили уже знакомый кувшин с водой. Рядом пристроили одежду. Штаны и сапоги Феанора выглядели, как новенькие, словно их не коснулось пламя. А вот вместо рубахи и туники орки принесли безрукавку из довольно грубо выделанной кожи. Шагри с очень серьёзным и старательным видом разложила рядом с кувшином обещанную майэ снедь, после чего орочки удалились, так и не проронив ни слова. Похоже, им запретили разговаривать с нолдо.

Феанор глянул на еду искоса. Да, конечно, мёд и ягоды — это замечательно. Это было бы замечательно, не выгляди миски так, будто ими только что рыли землю. Половина ягод была раздавлена; выбирать то ли грязь из мёда, то ли мёд из грязи нолдо тоже не хотелось.

«Немедленно уезжаю».

Пламенный взялся за свою одежду. На ней не было ни малейших следов починки. А ведь пробежка через горящий лес…

«Не эта ли майэ постаралась? Надо будет поблагодарить. И… понятно, почему не починена рубаха: то, что порвано когтем Паучихи, восстановить нельзя».

Феанор оделся, повертел в руках безрукавку, бросил. Опоясался мечом и вышел из пещеры.

24

От густого соснового духа у меня кружилась голова. Но это было даже приятно.

В своей жизни я так редко отдыхал, что сполна овладел искусством наслаждаться отдыхом, как можно наслаждаться песней, танцем, любым другим прекрасным занятием. Вот и наслаждался.

Да, с рукой дело серьёзное, и правая скула тоже заледенела, но — я не торопился. Достаточно одного мощного приложения воли — и я буду здоров. Но для этого нужны силы. И первое дело — отдохнуть.

Ломенуз, которого я сразу переименовал в Ломэноссэ, послушно шёл шагом. Мягкая, спокойная поступь. Его имя на валарине — «Осторожный» — ему вполне соответствовало. Но я называл его на квэнья — и потому, что не любил валарин, и из-за серебристо-серой масти коня, к которому так естественно шло имя «Сумеречный». Шаги Ломэ были бесшумны — густой слой хвои под копытами скрадывает любые звуки.

Дорогу нам показывал мой знакомец-ворон. Мы ехали к роднику. (Я так торопился убраться от орочьих пещер, что к их источнику даже не подошёл).

Ворон каркнул. Сам вижу, что надо спешиваться. Не знаю, способен ли Ломэ спуститься по такой крутизне, но сейчас делать этого явно не стоит.

Внизу звёздный свет отражается в воде.

Тишина. Оглушительная тишина. В Амане такой никогда не было. Там птицы всегда пели. Так тихо бывало в Арамане — если ветер не выл. А здесь птицы едва пересвистываются. Боятся, наверное.

И — на самом краю слышимого — родник журчит. Глубоко внизу. Спасибо, ворон! — ты самая мудрая из самых мудрых птиц.

Что каркаешь? Понимаешь, что тебя хвалят?

Сбежать по косогору — туда, вниз, где в березняке прячется озерцо, и где журчит родник.

Снять Венец. Й‑й‑й, даже отдирать приходится: кровь запеклась, волосы прилипли. Лечь на живот, подставить висок под тонкую холодную струйку. О‑о‑й, хорошо-то как! Сознание бы не потерять от такого блаженства…

Теперь отмыть Венец от крови.

Свет Сильмарилов бликами искрится сквозь струи воды.

И — самое время заняться ранами. Шрамы, наверное, останутся — слишком много времени прошло, мне не убрать их, как тот, первый.

Надеть Венец. Закрыть глаза. Сосредоточиться.