После пламени. Сборник

Не неистовство, но тепло. Мягкое течение жизненных сил во всём сущем и во мне самом.

Пламень может уничтожать. Но гораздо чаще он созидает.

Доселе Пламень был для меня запредельной Силой. Надмировой и внемировой. А ведь он — Сердце Эа. Он здесь, в Арде. Во всём, что живёт и движется. И в неподвижном тоже. Как же я, я не понимал этого раньше?

Я с юности воспринимал мир как свет и огонь, но я никогда не ощущал Пламени в движении жизненных токов.

А ведь это так просто!

⁂

Холод уступил место боли. Скручивает мышцы, в порошок истирает кости… Й‑й‑й! Н‑да, раз возвращаются чувства, то боль будет первым из них.

Но — волю нельзя ослаблять! Ни мига отдыха, иначе потом не выберусь.

Вот, уже легче. Боль уступает место теплу. А теперь — ещё теплее. Скоро рука будет совсем такой, как раньше.

Уф-ф… вроде всё. Хорошо, что здесь родник. Можно напиться вдоволь. И вода вкусная.

Ну, что смотришь, птица умная? Давай, лети, докладывай Мелькору: Феанор привел раны в порядок, можно не беспокоиться.

Что? тебе не надо для этого никуда лететь?

Да, Мелькор, всё хорошо. Да, полностью выгнал из себя. Да, конечно. Но, с твоего позволения, я не буду спешить: мне тут так легко дышится. И сейчас ехать никуда не хочется. Да, спасибо.

Слушай, птица мудрая, ты так и будешь сидеть надо мной?! Ты меня ещё орешками из клюва покорми. Как птенца!

Улетел. Наконец-то. Ненавижу, когда за мной присматривают! Пусть даже и из самых лучших побуждений.

⁂

Как же здесь чудесно! Всё, от самой маленькой травинки до запредельно высокой сосны — живёт. Своя жизнь. Свой путь. Свои препятствия. Своё преодоление. Не как в Амане, где всё было раз и навсегда спетой Песнью.

Смертные Земли, где всё, что живёт, обречено погибнуть. Не вечное существование, а жизнь — после которой приходит смерть. Но одно стоит другого.

Так что же: смерть того, что может быть бессмертным, и есть Тема Мелькора? Надо будет спросить… Неужели он действительно сумел это сделать? — отнять бессмертие, взамен дав — жизнь? Всему Эндорэ, даже вот этой малюточке-травинке.

Как хорошо, что у нас с ним не дошло до поединка! Я только сейчас сполна понимаю это. Ведь его Тема здесь во всём. Сражаться с ним — означало бы сражаться с этой травой, соснами, с плутовством зайца и натиском волка, со всем тем, что в Эндорэ и есть — жизнь.

Какое счастье, что не было нашего поединка!

Но… Маэдрос! Мой глупый, упрямый… безумно, восхитительно упрямый мальчик! Переупрямивший меня самого. В Амане он так переживал свою незаметность: Маглор — лучший певец, Келегорм — первый у Оромэ, Карантир — один из первых у Ауле, Куруфин — копия всех моих недостатков и части достоинств, у близнецов всё впереди, а он… а он — обычный. Н‑да, теперь он доказал, что тоже — выдающийся. Валарам не удалось переломить меня. Он — сумел.

Маэдрос, ты победил. Я отброшу гордость, я перестану требовать. Я готов объяснять тебе, убеждать, упрашивать. Ведь вам, мои гордые, мои глупые мальчишки, вам — никогда не выполнить Клятву: Сильмарили у меня, а за Финвэ вы не отомстите. Когда я кричал: «Убью Моргота!» — я мог это сделать. Но вы-то… по счастью…

Итак, решено. Вернусь в Ангбанд и первым делом займусь Маэдросом. Любой ценой уговорю его отказаться от мести и вернуться к братьям. Почётный мир, земли на юге. Надеюсь, Мелькор не передумал. А передумал — так убедить его будет наверняка легче, чем собственного сына.

Потом — «приснюсь». Маглору, например. Он чуткий, он поймёт. И нолдор будут жить в мире. А я… наивные мечты, наверное, но так хочется в это верить! — может быть, смогу вернуться к моим мальчикам. Когда-нибудь.

⁂

Ой! Что это?! Ах ты, птица нахальная, ты что швыряешься прям по лицу?! Да я тебя сейчас в твоих собственных перьях изжарю!

Что? Да, действительно. Орешки. Спелые. Свежие. Сочные. Только что с куста.

Как давно я их не ел! Последний раз это было… да, ещё до изгнания в Форменос. Неужели это было со мной? Как в другой жизни…

Ну, прости. Погорячился.

Да, ты мудрая, заботливая и вообще — самая замечательная птица на свете. Самый острый клюв, самые быстрые крылья, самые чёрные перья… ещё что-нибудь самое-самое.

Лети, показывай дорогу к орешнику.

25

Не стоило слишком задерживаться. Феанор не позволял себе долгих привалов, но и ехать быстрее, чем шагом, он не хотел.

Привлечённые Светом Сильмарилов, вокруг него вились бабочки — большие, маленькие, совсем крошечные; самые смелые садились ему на руки или на гриву коня.

Из темноты появилась ещё одна, и Феанор остановился, залюбовавшись ею. Полупрозрачные серебристо-голубые крылья переливались в Свете, её полет походил на танец — медленный, прекрасный, умиротворяющий.