После войны. История Европы с 1945 года

Идея Европейского союза, в той или иной форме, не была новой. В XIX веке в Центральной и Западной Европе существовало множество более или менее удачных таможенных союзов, и даже до Первой мировой войны время от времени возникали идеалистические разговоры о том, что будущее Европы заключается в объединении ее разрозненных частей. Первая мировая война сама по себе не только не рассеяла эти оптимистические взгляды, но, по-видимому, придала им большую силу: как настаивал Аристид Бриан — французский государственный деятель и сам восторженный автор европейских пактов и предложений, пришло время преодолеть давнее соперничество и думать по-европейски, говорить по-европейски, чувствовать себя по-европейски. В 1924 году французский экономист Шарль Жид вместе с коллегами со всей Европы присоединился к проекту создания Международного комитета для Европейского таможенного союза. Три года спустя один из младших министров британского министерства иностранных дел заявил, что он «поражен» масштабом континентального интереса к «панъевропейской» идее.

Если же говорить более прозаично, то Великая война заставила французов и немцев лучше осознать свою взаимозависимость. После того, как послевоенные потрясения утихли, и Париж отказался от своих бесплодных попыток добиться немецких репараций силой, в сентябре 1926 года Франция, Германия, Люксембург, Бельгия и (тогда автономная) область Саар подписали международный стальной пакт, чтобы регулировать производство стали и предотвращать избыточные мощности. Хотя в следующем году к Пакту присоединились Чехословакия, Австрия и Венгрия, это был всего лишь картель традиционного типа; но немецкий премьер-министр Густав Штреземанн, однозначно видел в нем зародыш будущих международных договоренностей. И не только он.

Как и другие амбициозные проекты 1920-х годов, Стальной пакт едва пережил кризис 1929 года и последовавшую за ним депрессию. Но он признал то, что уже было ясно французским металлургам в 1919 году: французское стальное производство, после того как оно выросло вдвое благодаря возвращению Эльзаса-Лотарингии, будет полностью зависеть от кокса и угля из Германии и, следовательно, должно будет найти основу для долгосрочного сотрудничества. Ситуация была столь же очевидна для немцев. И когда нацисты оккупировали Францию в 1940 году и достигли соглашения с Петеном о системе платежей и поставок, сводящихся к принудительному использованию французских ресурсов для немецких военных нужд, тем не менее, многие с обеих сторон видели в этом последнем франко-германском «сотрудничестве» зародыш нового «европейского» экономического порядка.

Так Пьер Пушё, чиновник режима Виши, которого позже казнила «Свободная Франция», представлял послевоенный европейский порядок как отмену таможенных ограничений и установления единой европейской экономики с единой валютой, которая распространялась бы на весь континент. Идея Пюшё, которую разделяли Альберт Шпеер и многие другие, была чем-то вроде обновленной версии наполеоновской континентальной системы под гитлеровским началом и нравилась молодому поколению европейских чиновников и технократов, которые разочаровались в экономической политике 30-х годов.

Такие проекты казались особенно соблазнительными, потому что обычно их представляли в рамках общего, панъевропейского интереса, а не как воплощение эгоистических программ отдельных государств. Эти идеи были «европейскими», а не немецкими или французскими, и во время войны ими очень восхищались те, кто отчаянно хотел верить, что из нацистской оккупации могло выйти что-то хорошее. Тот факт, что сами нацисты объединили большую часть Европы в техническом смысле — убрав границы, экспроприировав собственность, объединив транспортные сети и т.д., — сделал эту идею еще более реалистичной. И привлекательность Европы, освобожденной от своего прошлого и взаимных антагонизмов, не была утрачена и за границей. Через четыре года после поражения нацизма, в октябре 1949 года, Джордж Кеннан признавался Дину Ачесону, что, хотя он и понимал опасения по поводу растущего влияния Германии в западноевропейских делах, «мне часто казалось, что во время войны, живя там, единственное, что было не так с новым порядком Гитлера, — то, что он был гитлеровским».

Замечание Кеннана было сделано наедине. На публике после 1945 года мало кто был готов сказать доброе слово о Новом порядке военного времени, неэффективность и недобросовестность которого Кеннан скорее недооценивал. Доводы в пользу внутриевропейского экономического сотрудничества, конечно, сотрудничества не теряли привлекательности — Жан Моне, например, продолжал верить после войны, как и в 1943 году, что для того, чтобы наслаждаться «процветанием и социальным прогрессом… государства Европы должны образовать... «европейскую структуру», которая сделает их единым целым». Были и энтузиасты «Движения за европейское единство», созданного в январе 1947 года по инициативе Черчилля.