После войны. История Европы с 1945 года

Британское общество оставалось почтительным и разделенным на классы, а государство благосостояния, как мы увидели, прежде всего приносило пользу «среднему классу». Но доходы и богатство действительно были перераспределены в результате послевоенного законодательства — доля национального богатства, принадлежащая самому богатому 1% населения, упала с 56% в 1938 году до 43% в 1954 году; и фактическое исчезновение безработицы указывало на оптимистический контраст с мрачным предвоенным десятилетием. В период с 1946 по 1948 год 150 000 британцев уехали в Канаду, Австралию и Новую Зеландию, и многие другие намеревались пойти по их стопам. Но, начиная с 1951 года стало казаться, что худшие годы жесткой экономии закончились. Страна побаловала себя жизнеутверждающим событием — «Фестивалем Британии», на котором отмечали столетие со времени проведения Большой выставки принца Альберта в 1851 году.

Чувства этого момента прекрасно запечатлены в современном документальном фильме Хамфри Дженнингса об Англии 1951 года «Семейный портрет». Само название указывает на отличительные особенности страны — ни одному режиссеру-документалисту во Франции, Италии, Германии или Бельгии не пришло бы в голову нечто подобное. Фильм — это торжество английской самобытности, сильно окрашенное общими воспоминаниями о страданиях и славе в недавней войне, и он пропитан плохо скрытой гордостью за местные особенности. И ни одного, абсолютно ни одного упоминания про соседей или союзников Англии (sic!). В 1951 году страну изображена так, какой она действительно была в 1940 году — одинокой.

В 1828 году немецкий поэт Генрих Гейне сделал уже знакомое замечание о том, что «англичанам редко удается в своих парламентских дебатах высказать какой-либо принцип. Они обсуждают только полезность или бесполезность какой-либо вещи и приводят факты «за» и «против». Англичане отклонили приглашение Роберта Шумана в 1950 году из-за того, что сочли бесполезным присоединение к европейскому экономическому проекту, а также из-за своей давней неприязни к континентальным объединениям. Но британское решение остаться в стороне от ECSC было, прежде всего, инстинктивным, психологическим и даже эмоциональным, продуктом исключительно специфического британского опыта последнего времени. В январе 1952 года Энтони Иден подытожил решение своей страны перед нью-йоркской аудиторией так: «Мы нутром чувствуем, что не можем этого сделать».

Решение это не было окончательным, но, когда оно было принято, оно оказалось судьбоносным. В отсутствие Британии (а вслед за ней и скандинавов) власть в «малой Европе» Запада по умолчанию перешла к Франции. Французы сделали то, что могли бы сделать англичане при других обстоятельствах, и создали «Европу» по своему образу и подобию, в конце концов придав ее институтам и политике форму, знакомую по французским прецедентам. В то время именно континентальные европейцы, а не англичане, выражали сожаление по поводу такого хода событий. Многие видные европейские лидеры очень хотели, чтобы Британия присоединилась к ним. Поль-Анри Спаак, бельгийский и европейский государственный деятель, с сожалением отмечал: «Моральное лидерство было у ваших ног». Монне также оглядывался в прошлое и пытался представить, как все могло сложиться, если бы Британия решила взять на себя инициативу тогда, когда она все еще имела безоговорочный авторитет. Правда, десять лет спустя британцы снова задумались. Но в послевоенной Европе десять лет — это очень большой срок, и к тому времени жребий был брошен.

VI. Крутой маршрут

Что ни говори, а коммунисты были умнее. У них была грандиозная программа, план создания совершенно нового мира, в котором каждый найдет свое место… С самого начала нашлись люди, которые поняли, что им не хватает темперамента для идиллии, и пожелали покинуть страну. Но так как по определению идиллия — это один мир для всех, то люди, желавшие эмигрировать, неявно отрицали ее действительность. Вместо того чтобы уехать за границу, они оказались за решеткой.

Милан Кундера

Поэтому было необходимо научить людей не думать и выражать суждения, заставить их видеть то, чего не существует, и утверждать обратное тому, что всем было очевидно.

Борис Пастернак, «Доктор Живаго».