После войны. История Европы с 1945 года

После югославского кризиса 1948 года отношение Сталина изменилось. В качестве альтернативы Москве Белград привлекал многих. В отличие от Сталина, Тито не представлял никакой имперской угрозы (за исключением местного балканского контекста); и, освободив свою страну и приведя ее к коммунизму без помощи Москвы, югославский лидер создал привлекательный прецедент для любого коммуниста в Восточной Европе, все еще испытывающего искушение обосновать местную революцию национальными чувствами. Ни для кого не было тайной, что у Сталина была паранойя по поводу угроз его единоличной власти; но это не значит, что он полностью ошибался, видя в Тито и «титоизме» реальную опасность. Отныне национализм («национализм малых государств», «национализм буржуазный») перестал быть местным достоянием и стал главным врагом. Термин «националистический» впервые был уничижительно использован в коммунистической риторике на июньском заседании Коминформа 1948 года, чтобы осудить югославский «уклон».

Но каковы реальные угрозы советской монополии на власть могли существовать теперь, когда все внутренние противники коммунизма были мертвы, сидели в тюрьме или сбежали из страны? Интеллектуалов можно было подкупить или запугать. Военные были твердо под каблуком оккупационных советских войск. Массовый народный протест представлял единственную значительную угрозу коммунистическим режимам, поскольку он мог серьезно подорвать авторитет «рабочего и крестьянского» государства. Но в первые годы своего существования Народные демократии отнюдь не всегда были непопулярны у пролетариев, которых они якобы представляли. Наоборот: уничтожение среднего класса и высылка этнических меньшинств действительно открыли путь наверх для крестьян, промышленных рабочих и их детей. Возможностей было предостаточно, особенно на нижних ступенях лестницы и на государственной службе: были и рабочие места, и квартиры, в которые можно было вселиться и получать льготы на аренду, и места в школах, предназначенные для детей рабочих и не доступные для детей «буржуазии». Компетентность имела меньшее значение, чем политическая надежность, работа была гарантирована, а класс коммунистической бюрократии, что все расширялся, искал надежных претендентов на все должности.[60] Большая часть населения советской Восточной Европы, особенно в более отсталых регионах, безропотно смирилась со своей судьбой, по крайней мере в эти годы.

Два самых известных исключения из этого правила имели место в наиболее урбанизированных и развитых уголках блока: в промышленной Богемии и на улицах оккупированного советами Берлина. «Валютная реформа» 31 мая 1953 года в Чехословакии якобы с целью «нанести сокрушительный удар по бывшим капиталистам» привела к сокращению заработной платы в промышленности на 12% (из-за последовавшего роста цен). Вместе с неуклонно ухудшающимися условиями труда в том, что когда-то было развитой индустриальной экономикой, основанной на хорошо оплачиваемом квалифицированном труде, это вызвало массовые демонстрации 20 000 рабочих на заводе «Шкода» в Пльзене, крупном промышленном центре в западной Чехии. После этого 1 июня 1953 года состоялось шествие к городской ратуше. Тысячи рабочих несли портреты Бенеша и довоенного президента Томаша Масарика. Демонстрации в Пльзене, ограниченные границами маленького провинциального города, потерпели поражение.

Но несколько дней спустя гораздо более крупный протест вспыхнул в Германской Демократической Республике, вызванный значительным (и неоплачиваемым) увеличением официальных рабочих часов. Они были навязаны непопулярным режимом, гораздо более жестким, чем его советские хозяева в Москве. Совет пойти на реформы и компромиссы, чтобы остановить отток квалифицированных работников Запад, были проигнорированы. 16 июня около 400 000 рабочих вышли на забастовку по всей Восточной Германии, с самыми большими демонстрациями в самом Берлине.

Как и в случае с протестующими в Пльзене, немецкие рабочие были подавлены фольксполицией, но немалой ценой. Почти триста человек были убиты, когда в наступление пошли танки Красной Армии; многие тысячи были арестованы, из которых 1400 получили длительные тюремные сроки. Двести «зачинщиков» были расстреляны. Берлинское восстание стало поводом для открытого литературного проявления несогласия Бертольда Брехта[61] с коммунистическим режимом, которому он себя — немного неоднозначно — посвятил:

После восстания Семнадцатого июня
секретарь Союза писателей
приказал распространить на аллее Сталина открытки,
где было написано, что народ
не оправдал доверия руководства
и может вернуть ее, лишь удвоив трудовые усилия.
Не проще ли было бы руководству
при таких обстоятельствах распустить народ
и выбрать себе какой-то другой?