После войны. История Европы с 1945 года

Еврейский антифашистский комитет, который действовал во время войны в СССР, получил поручение устанавливать контакты на Западе и документировать нацистские зверства: именно эта деятельность впоследствии стала основанием для выдвижения против них обвинений в уголовных преступлениях. Немецкие коммунисты, такие как Пауль Меркер, который провел военные годы в Мексике; словацкие коммунисты, такие как будущий министр иностранных дел Клементис, который работал в Лондоне; все, кто остался в оккупированной нацистами Европе — все они были уязвимы для обвинений в том, что они контактировали с западными агентами или работали слишком тесно с некоммунистическими сопротивлениями. Йозеф Франк, чешский коммунист, который пережил тюремное заключение в Бухенвальде, был обвинен на процессе Сланского в использовании своего времени в лагере, чтобы завязывать сомнительные знакомства с «классовыми врагами».

Первостепенными объектами сталинских подозрений не становились лишь те коммунисты, которые долгое время провели в Москве, под пристальным вниманием Кремля. Такие заслуживали двойного доверия: проведя много лет как на ладони у советской власти, они вряд ли могли иметь связи за границей. А если они пережили чистки 1930-х годов (во время которых уничтожили большинство руководства польской, югославской и других коммунистических партий в изгнании), на них можно было положиться в том, что они будут выполнять волю советского диктатора без лишних вопросов. С другой стороны, «национальных коммунистов», то есть людей, которые оставались на родине, считали неблагонадежными. У них обычно был более героический послужной список во внутреннем сопротивлении, чем у их «московских» коллег, вернувшихся после войны в обозе Красной Армии. И они были склонны формировать свои собственные взгляды на местный или национальный «путь к социализму».

По этим причинам «национальные» коммунисты почти всегда становились главными жертвами послевоенных показательных процессов. Таким образом, Райк был «национальным» коммунистом, в то время как Ракоши и Гере — венгерские партийные лидеры, которые руководили постановкой его процесса, — были «москвичами» (хотя Гере также принимал участие в испанских событиях). Больше их почти ничего не отличало. В Чехословакии люди, которые организовали словацкое национальное восстание против нацистов (в том числе Сланский), были готовыми кандидатами на скамью подсудимых: Сталин не любил делить заслуги за освобождение Чехословакии. Кремль предпочитал надежных, прозаических, лишенных воображения «москвичей», которых он знал: людей вроде Клемента Готвальда.

Трайчо Костов руководил болгарскими коммунистическими партизанами во время войны до своего ареста; после войны он занял второе место после Георгия Димитрова, недавно вернувшегося из Москвы, пока его послужной список военного времени не был обращен против него в 1949 году. В Польше Гомулка организовывал вооруженное сопротивление нацистскому режиму вместе с Марианом Спыхальским[73]; после войны Сталин благоволил Беруту и другим московским полякам. Спыхальский и Гомулка были позже арестованы и, как мы видели, едва избежали главных ролей на своих собственных публичных процессах.

Случались и исключения. В Румынии был один «национальный» коммунист, Георгиу-Деж, который стоял за свержением другого «национального» коммуниста, Петрешкану, а также закатом звезды безупречной «московской» сталинистки Анны Паукер. И даже Костов провел начало 1930-х годов в Москве, в балканском отделе Коминтерна. Он также был признанным критиком Тито, хотя и по собственным причинам. Костов видел в Тито наследника сербских территориальных претензий к Болгарии. Однако это его не спасло, а наоборот, только отягощало его преступление: Сталина не интересовало понимание или даже согласие, ему было нужно только неукоснительное повиновение. Наконец, во время отбора кандидатов на роль подсудимых и их обвинений значительную роль играло личное сведение счетов и циничный прагматизм.

Наконец, в выборе жертв судебного процесса и предъявленных им обвинений присутствует значительный элемент личного подсчета и циничного инструментализма. Как объяснял Карол Бацилек[74] в своем выступлении перед Национальным съездом Коммунистической партии Чехословакии 17 декабря 1952 года, «вопрос, кто виноват, а кто нет, в конце концов будет решать Партия с помощью органов национальной безопасности». В некоторых случаях последние фабриковали дела против людей случайно или с потолка; в других — умышленно утверждали то, что противоречило известной им правде. К примеру, двух подсудимых из процесса Сланского обвиняли в завышении цен на чешские продукты для Москвы. Как правило, товары, произведенные в государствах-сателлитах, намеренно занижались в пользу СССР; только Москва могла разрешить исключения. «Завышение счетов» в Чехии, однако, было устоявшейся советской практикой, как хорошо знали прокуроры: способом переброски денежных средств через Прагу и далее на Запад, для использования в разведывательных операциях.