После войны. История Европы с 1945 года

Но хотя в содержании публичных текстов и выступлений после свержения Гитлера, Муссолини и их последователей произошли потрясающие изменения, тональность осталась такой же. Апокалиптическая настойчивость фашистов; их призыв к насильственным, «окончательным» решениям, будто настоящие изменения могли произойти только через полное разрушение; отвращение к компромиссу и «лживости» либеральной демократии, а также увлечение манихейскими альтернативами (все или ничего, революция или упадок) — все эти приемы могли пригодиться левым, и после 1945 года так и произошло.

В своей одержимости нацией, деградацией, жертвенностью и смертью фашистские писатели межвоенного периода обращались к Первой мировой войне. Интеллектуальные левые после 1945 года также формировались опытом войны, но на этот раз как столкновение несовместимых моральных альтернатив, исключающих всякую возможность компромисса: Добро против Зла, Свобода против Порабощения, Сопротивление против Коллаборационизма. Освобождение от нацистской или фашистской оккупации широко приветствовалось как повод для радикальных политических и социальных изменений; возможность превратить разруху военного времени в революционный переворот и начать новую жизнь. А когда, как мы увидели, стало казаться, что эту возможность упустили, и в целом восстановилась «нормальная» жизнь, преданные надежды довольно быстро превратились в цинизм — или же приводили к ультралевым взглядам в мире, который снова разделился на непримиримые политические лагеря.

Послевоенные европейские интеллектуалы торопились и не терпели компромиссов. Это были молодые люди. В Первой мировой войне погибло молодое поколение. Но после Второй мировой войны с общественной сцены исчезла основном прослойка старших, скомпрометированных людей. На их месте появились писатели, художники, журналисты и политические активисты, которые были слишком молоды, чтобы помнить войну 1914-1918 годов, но которым хотелось наверстать годы, потерянные в течение следующей войны.

Их политическое взросление произошло в эпоху Народных фронтов и антифашистских движений; так что публичного признания и влияния, часто за свои военные подвиги, они достигли в необычно раннем, по европейским стандартам, возрасте. Во Франции Жану Полю Сартру было 40 лет, когда закончилась война; Симоне де Бовуар — 37; Альберу Камю, самому влиятельному из них, — всего 32. Из старшего поколения только Франсуа Мориак (родившийся в 1885 году) мог сравниться с ними по влиянию, именно потому, что он не был запятнан каким-либо вишистским прошлым. В Италии от более раннего поколения итальянских общественных деятелей остался только неаполитанский философ Бенедетто Кроче (родился в 1866 году). В постфашистской Италии Игнацио Силоне, родившийся в 1900 году, одним из старейших среди влиятельных фигур-интеллектуалов; романисту и политическому комментатору Альберто Моравиа было 38, коммунистический редактор и писатель Элио Витторини на год моложе. В Германии, где симпатии к нацистам и война нанесли самый тяжелый урон общественным интеллектуалам и писателям, Генриху Бёллю — самому талантливому из нового поколения писателей, объединившихся через два года после поражения Гитлера, чтобы сформировать «Группу 47» — было всего 28 лет, когда закончилась война.

В Восточной Европе, где интеллектуальные элиты довоенных лет были заражены ультраконсерватизмом, мистическим национализмом или еще чем-то худшим, социальное продвижение молодежи было еще более заметным. Чеслав Милош, чье влиятельное эссе «Порабощенный разум» было опубликовано в 1951 году, когда ему было всего 40 лет и он уже находился в политической эмиграции, отнюдь не был исключением из правила. Ежи Анджеевский опубликовал «Пепел и алмаз», свой знаменитый роман о послевоенной Польше, когда ему было за тридцать. Тадеушу Боровскому, родившемуся в 1922 году, было только двадцать с небольшим лет, когда он опубликовал свои мемуары об Освенциме «Добро пожаловать в газовую камеру, дамы и господа.»