После войны. История Европы с 1945 года

Таким образом, энтузиазм большинства восточноевропейских интеллектуалов по отношению к коммунизму — даже в Чехословакии, где он был наиболее сильным, — испарился после смерти Сталина, хотя он сохранялся в течение нескольких лет в форме проектов «пересмотра» или «реформ коммунизма». Линии разделения внутри коммунистических государств уже не пролегали между коммунизмом и его противниками. Важное противостояние снова происходило между теми, кто олицетворял власть — партией-государством и ее полицией, государственным аппаратом и придворной интеллигенцией — и всеми остальными.

В этом смысле линия разлома холодной войны проходила не столько между Востоком и Западом, сколько внутри Восточной и Западной Европы. В Восточной Европе, как мы видели, Коммунистическая партия и ее аппарат находились в состоянии необъявленной войны с остальным обществом. Более близкое знакомство с коммунизмом очертило новые линии борьбы: между теми, для кого коммунизм в той или иной форме приносил практическую социальную выгоду, и теми, для кого он означал дискриминацию, разочарование и репрессии. В Западной Европе в обоих лагерях также оказалось много интеллектуалов; но характерно, что увлечение коммунизмом в теории было обратно пропорционально опыту коммунизма на практике.

Это широко распространенное незнание судьбы современной Восточной Европы в сочетании с растущим безразличием Запада было источником недоумения и разочарования для многих на Востоке. Проблема для восточноевропейских интеллектуалов и других была не в их периферийном положении — это была судьба, с которой они давно смирились. Что мучило их после 1948 года, так это двойное исключение: из их собственной истории, благодаря советскому присутствию, и из сознания Запада, чьи наиболее известные интеллектуалы не принимали во внимание их опыт или пример. В восточноевропейских сочинениях о Западной Европе начала пятидесятых годов постоянно звучит тема оскорбления и недоуменного удивления: «разочарованной любви», как Милош описал ее в «Угнетенном уме». «Неужели Европа не понимает, — писал румынский писатель Мирча Элиаде в эмиграции в апреле 1952 года, — что ей ампутировали часть самой плоти? Потому что... все эти страны находятся в Европе, все эти народы принадлежат европейскому сообществу.»

Но они больше к ней не принадлежали, и в этом была проблема. Сталину удалось продвинуть свою линию обороны глубоко в центр Европы и этим вытеснить Восточную Европу из уравнения. Европейская интеллектуальная и культурная жизнь после Второй мировой войны резко сократилась, и поляки, чехи и другие были из нее полностью удалены И несмотря на тот факт, что вызов коммунизму лежал в основе дебатов и споров в Западной Европе, практическому опыту «реального существующего коммунизма» в нескольких десятках миль к востоку уделялось очень мало внимания: а самыми горячими поклонниками коммунизма — вообще никакого.

Интеллектуальное состояние послевоенной Западной Европы было бы неузнаваемо для приезжего даже из совсем недавнего прошлого. Немецкоговорящая Центральная Европа — локомотив европейской культуры первой трети XX века — перестала существовать. Вена, которая после свержения Габсбургов в 1918 году уже превратилась в тень своего прежнего «я», была разделена, как и Берлин, между четырьмя союзными державами. Она едва могла прокормить или одеть своих граждан, не говоря уже о том, чтобы внести свой вклад в интеллектуальную жизнь континента. Австрийские философы, экономисты, математики и ученые, как и их современники в Венгрии и других странах бывшей Двуединой монархии, либо бежали в изгнание (во Францию, Великобританию, Британские доминионы или США), либо сотрудничали с властями, либо были убиты.