После войны. История Европы с 1945 года

Сама же Германия лежала в руинах. Среди немецкой интеллектуальной эмиграции после 1933 года не осталось практически ни одной статусной личности, которая бы не была скомпрометирована своим сотрудничеством с режимом. Пресловутый флирт Мартина Хайдеггера с нацистами был нетипичен только в своих противоречивых последствиях для его философских трудов; десятки тысяч меньших хайдеггеров в школах, университетах, местной и национальной бюрократии, газетах и культурных учреждениях были также скомпрометированы воодушевлением, с которым они приспосаблтвали свои труды и действия к требованиям нацистов. Послевоенная немецкая ситуация осложнялась еще и существованием двух Германий, одна из которых претендовала на монопольное наследование «хорошего» немецкого прошлого: антифашистского, прогрессивного, просвещенного. Многие интеллектуалы и художники испытывали искушение связать свою судьбу с Советской Зоной и ее преемницей — Германской Демократической Республикой. В отличие от Боннской Федеративной Республики, не полностью денацифицированной и не желавшей смотреть в лицо недавнему немецкому прошлому, Восточная Германия гордо настаивала на своей антифашистской идентичности. Коммунистические власти приветствовали историков, драматургов или кинематографистов, которые хотели напомнить своим зрителям о преступлениях «другой» Германии — при условии соблюдения определенных табу. Некоторые из лучших талантов, сохранившихся со времен Веймарской республики, эмигрировали на восток.

Одной из причин этого было то, что, поскольку оккупированная Советским Союзом Восточная Германия была единственным государством в восточном блоке с западным двойником, ее интеллектуалы имели доступ к западной аудитории способом, недоступным румынским или польским писателям. А если цензура и давление становились невыносимыми, оставалась возможность вернуться на запад, через Берлинские пункты пропуска, по крайней мере до 1961 года и строительства Стены. К примеру, Бертольд Брехт выбрал жизнь в ГДР; там также остались молодые писатели вроде Кристы Вольф. Младшие писатели, как будущий диссидент Вольф Бирман[83], даже выезжали на Восток, чтобы получить образование и писать (Бирман переехал в семнадцатилетнем возрасте, в 1953 году).[84]

Что привлекало радикальных интеллектуалов с «материалистического» Запада, так это представление о ГДР как о прогрессивной, эгалитарной и антинацистской стране, как о разумной и понятной альтернативе Федеративной Республике. Казалось, что последняя отягощена историей, о которой она предпочитала не говорить, и в то же время странно невесомой, лишенной политических корней и культурно зависимой от западных союзников, прежде всего США, которые ее создали. Интеллектуальная жизнь в ранней Федеративной Республике не имела политического направления. Радикальные варианты любой политической крайности были категорически исключены из общественной жизни, и молодые писатели, такие как Бёлль, неохотно занимались партийной политикой (чем кардинально отличались от следующего поколения).

Недостатка в культурных изданиях, безусловно, не было: к 1948 году, когда была преодолена нехватка бумаги и восстановлены сети распространения, в Западной зоне Германии распространялось более двухсот литературных и политических журналов (хотя многие из них исчезли после денежной реформы). Новая Федеративная Республика могла похвастаться необычным разнообразием качественных газет, в частности новым еженедельником «Die Zeit», издаваемым в Гамбурге. И все же Западная Германия была и будет оставаться в течение многих лет периферией основного потока европейской интеллектуальной жизни. Мелвин Ласки, западный журналист и редактор, живущий в Берлине, писал о состоянии немецкой интеллигенции в 1950 году: «Думаю, никогда на протяжении современной истории ни один народ не был так истощен, так лишен вдохновения или даже таланта».

Контраст с более ранним культурным превосходством Германии отчасти объясняет разочарование, которое испытывали многие отечественные и зарубежные наблюдатели, рассматривая новую Республику: Раймон Арон был не единственным человеком, который вспоминал, что в прежние годы ХХ век казался столетием Германии. Когда оказалось, что столько немецкого культурного наследия запятнано и списано со счета из-за того, что нацисты использовали его для своих целей, стало непонятно, какой именно вклад Германия могла бы сделать в Европу. Вполне понятно, что немецкие писатели и мыслители были одержимы исключительно немецкими дилеммами. Примечательно, что Карл Ясперс, единственная крупная фигура из донацистского интеллектуального мира, принимавшая активное участие в дебатах после 1945 года, наиболее известен своим эссе 1946 года «Вопросы немецкой вины». Но именно старательное уклонение западногерманских интеллектуалов от идеологической политики привело к их маргинализации в первое послевоенное десятилетие, в то время как общественные дискуссии в Западной Европе отличались сильной и радикальной политизацией.