После войны. История Европы с 1945 года

Англичане в те годы тоже были в основном на периферии европейской интеллектуальной жизни, хотя и по совершенно иным причинам. Политические споры, раскалывавшие Европу, были известны в Британии — межвоенные столкновения из-за пацифизма, Великой депрессии и Гражданской войны в Испании разделили Лейбористскую партию и левых интеллектуалов, и эти разногласия не были забыты в последующие годы. Но в межвоенной Британии ни фашистам, ни коммунистам не удалось превратить социальные разногласия в политическую революцию. Фашисты были в основном ограничены бедными кварталами Лондона, где в 1930-е годы они некоторое время играли на народном антисемитизме; Коммунистическая партия Великобритании (КПВБ) никогда не получала большой поддержки за пределами своих ранних оплотов в шотландской судостроительной промышленности, некоторых шахтерских сообществах и нескольких заводах в Уэст-Мидленде Англии. Даже во время короткого пика популярности в 1945 году, партия получила всего 102 000 голосов (0,4 % голосов избирателей) и избрала двух членов парламента. Оба они потеряли свои места на выборах 1950 года. К выборам 1951 года КПВБ привлекла всего 21 000 избирателей при примерно 49-миллионном населении.

Коммунизм в Великобритании тогда был политической абстракцией. Это никоим образом не исключало интеллектуальных симпатий к марксизму среди лондонской интеллигенции и в университетах. Большевизм с самого начала имел определенную привлекательность для британских фабианских социалистов[85], таких как Герберт Уэллс, которые усматривали в политике Ленина и даже Сталина что-то знакомое и близкое: общественное упорядочение сверху со стороны тех, кто знает лучше. А британские левые бюрократы, как и их сверстники в министерстве иностранных дел, не имели времени и желания заниматься проблемами маленьких стран между Германией и Россией, которые они всегда считали досадной помехой.

Но в то время, когда эти вопросы вызывали ожесточенные дискуссии по ту сторону Ла-Манша, коммунизм никоим образом не мобилизовывал и не разделял интеллектуалов в Британии до такой же степени. Как заметил Джордж Оруэлл в 1947 году, «англичане не настолько заинтересованы в интеллектуальных вопросах, чтобы быть к ним нетерпимыми». Интеллектуальные и культурные дебаты в Англии (и в меньшей степени в остальной Британии) были сосредоточены вместо этого на внутренних проблемах: первых проявлениях беспокойства относительно государственного «упадка», продолжавшегося несколько десятилетий. Это было свойственно для неоднозначных настроений, которые царили в послевоенной Британии: страна, которая недавно завершила шестилетнюю войну и победила смертельного врага, начала беспрецедентный эксперимент социального капитализма — и все равно деятели культуры были одержимы поиском признаков упадка и ухудшения.

Именно поэтому Томас Стернз Элиот[86] в своих «Замечаниях к определению культуры» (1948) утверждал «с некоторой уверенностью, что наша эпоха — эпоха упадка; что стандарты культуры ниже, чем они были пятьдесят лет назад; и что свидетельства этого упадка видны во всех сферах человеческой деятельности». Руководствуясь аналогичными соображениями, Британская радиовещательная корпорация начала свою «Третью программу» на радио в 1946 году: высокоинтеллектуальный, высококачественный продукт, явно предназначенный для поощрения и распространения «качества» и направленный на тех, кто в континентальной Европе считались бы «интеллигенцией»; но сочетание классической музыки, тематических лекций и серьезных дискуссий было безошибочно английским в его старательном избегании спорных или политически чувствительных тем.

Англичане не были равнодушны к европейским делам. Европейская политика и литература регулярно освещались в еженедельных и периодических журналах, и британские читатели могли быть хорошо информированы, если хотели. Кроме того, британцы знали о масштабе травмы, которую только что пережили европейцы. Сирил Коннолли[87] высказал свое мнение о тогдашнем положении Европы в своей заметке в собственном журнале «Horizon» в сентябре 1945 года: «Европа проиграла в войне морально и экономически. Большой шатер европейской цивилизации, в свете софитов которого мы все росли, читали, писали, любили и путешествовали, рухнул; боковые канаты оборваны, центральный шест сломан, стулья и столы разбиты вдребезги, шатер пуст, розы на подставках засохли...»