После войны. История Европы с 1945 года

Поэтому моральные дилеммы подавляющего большинства итальянских интеллектуалов в послевоенные годы отражали довольно неоднозначную международную позицию страны в целом, которая имела слишком обременительные связи с авторитарным прошлым, чтобы занять центральное место в послевоенных делах Европы. Во всяком случае, Италия долгое время была странно периферийной для современной европейской культуры, возможно, из-за ее собственной центробежной истории и децентрализованного устройства: Неаполь, Флоренция, Болонья, Милан и Турин образовывали свои собственные маленькие миры, со своими университетами, газетами, академиями и интеллигенцией. Рим был средоточием власти и источником покровительства. Но он никогда не монополизировал культурную жизнь нации.

В конце концов, в годы после Второй мировой войны могло существовать только одно место для истинно европейской интеллектуальной жизни: только один город, одна национальная столица, чьи навязчивые идеи и разногласия могли одновременно отражать и определять культурное состояние континента в целом. Его конкуренты оказались за колючей проволокой, уничтожили сами себя или же окунулись в местечковость. С 1920-х годов, когда одно европейское государство за другим оказывалась под властью диктаторов, политические беженцы и интеллектуальные изгнанники направлялись во Францию. Некоторые остались во время войны и присоединились к Сопротивлению, где многие стали жертвами Виши и нацистов. Кое-кто бежал в Лондон, Нью-Йорк или Латинскую Америку, но вернулся после освобождения. Другие, как, например, Чеслав Милош или венгерский историк и политический журналист Франсуа Фейто, не эмигрировали до тех пор, пока советские перевороты в Восточной Европе не вынудили их бежать — и тогда казалось вполне естественным, что они отправятся прямо в Париж.

В результате впервые с 1840-х годов, когда Карл Маркс, Генрих Гейне, Адам Мицкевич, Джузеппе Мадзини и Александр Герцен жили в парижском изгнании, Франция вновь стала естественным европейским домом для обездоленных интеллектуалов, центром обмена современной европейской мыслью и политикой. Таким образом, послевоенная интеллектуальная жизнь Парижа была вдвойне космополитичной: мужчины и женщины со всей Европы принимали в ней участие — и это была единственная европейская сцена, где местные мнения и дискуссии разрастались и выходили на широкий международный уровень.

Таким образом, несмотря на сокрушительное поражение Франции в 1940 году, ее унизительное подчинение в течение четырех лет немецкой оккупации, моральную двусмысленность (и не только) режима Виши маршала Петена, и позорное подчинение страны США и Великобритании в международной дипломатии послевоенных лет, французская культура вновь стала центром международного внимания: французские интеллектуалы приобрели особое международное значение как выразители эпохи, а тональность французских политических дискуссий воплощала идеологический раскол всего мира. Снова — и в последний раз Париж стал столицей Европы.

Ирония этого исхода не ускользнула от современников. Именно историческая случайность вывела французских интеллектуалов в центр внимания в эти годы, поскольку их собственные интересы были не менее узкими, чем чьи-либо другие. Послевоенная Франция, как и любая другая страна, была занята собственными проблемами сведения счетов, дефицита и политической нестабильности. Французские интеллектуалы переосмыслили политику остального мира в свете своих собственных навязчивых идей, и нарциссическое самомнение Парижа внутри Франции было спроецировано несамокритично на мир в целом. Как незабываемо описал это Артур Кестлер (в «Маленьких кокетках Сен-Жермен-де-Пре»), послевоенные французские интеллектуалы были «пронырами, которые поглядывали на оргии Истории сквозь щель в заборе». Но История припасла для них лучшие места.

Разногласия, которые будут характеризовать французское интеллектуальное сообщество в последующие годы, не сразу проявились. Когда Жан-Поль Сартр основал «Les Temps Modernes» в 1945 году, в редакционный совет вошли не только Симона де Бовуар[94] и Морис Мерло-Понти[95], но и Раймон Арон, отражая широкий консенсус вокруг левых политических взглядов и «экзистенциалистской» философии. Последнюю также исповедовал (не очень охотно) Альбер Камю, в то время близкий друг Сартра и де Бовуар и, благодаря своей колонке на редакционных страницах ежедневной газеты «Combat», самый влиятельный писатель в послевоенной Франции.