После войны. История Европы с 1945 года

Французские интеллектуалы, посещавшие Советский блок, были полны энтузиазма при виде строящегося коммунизма. Так, поэт и сюрреалист Поль Элюар в своей речи перед (несомненно, озадаченной) публикой в Бухаресте в октябре 1948 года сказал такие слова: «Я из страны, где больше никто не смеется, никто не поет. Франция погрузилась в темноту. Но вы открыли солнечный свет Счастья». А еще тот самый Элюар через год в оккупированной Советами Венгрии отмечал: «Народ должен быть единственным хозяином в своем крае, и за несколько лет Счастья станет верховным законом, а Радость — ежедневным горизонтом».

Элюар был коммунистом, но его настроения были широко распространены даже среди многих интеллектуалов и художников, которые никогда не вступали в партию. В 1948 году, после чешского переворота, Симона де Бовуар была уверена, что коммунисты всюду на пути к победе. Как за много лет до того написал ее современник Поль Низан, революционный философ только тогда может добиться результата, если выберет тот класс, который является носителем революции, а коммунисты и были самопровозглашенными представителями этого класса. Ангажированные интеллектуалы были обязаны встать на сторону прогресса и Истории, невзирая на случайные нравственные перипетии.

Важность коммунистического вопроса для интеллектуалов Франции была также следствием повсеместного присутствия Французской коммунистической партии (ФКП). Хотя ФКП никогда не была такой большой, как итальянская (в лучшие времена в ее состав входило 800 тысяч членов), в первые послевоенные годы она имела еще больший электоральный успех, получив в 1946 году 28% голосов. И в отличие от итальянцев французским коммунистам не пришлось столкнуться с единой правоцентристской католической партией. Другим отличием было то, что Социалистическая партия Франции, благодаря своему долгому знакомству с коммунистическими практиками во время войны, не присоединилась бесспорно к коммунистам на ранних этапах холодной войны (хотя меньшинство ее членов хотело бы этого). Поэтому ФКП была одновременно и сильной, и более изолированной, чем любая другая коммунистическая партия.

В то же время она была особенно нетерпима к интеллектуалам. В отличие от итальянцев, ФКП всегда возглавляли твердолобые, тупые партийные бюрократы, примером которых был бывший шахтер Морис Торез, руководивший партией с 1932 года до своей смерти в 1964 году. Для Сталина самым важным качеством Тореза было то, что он, как и Готвальд в Чехословакии, мог делать то, что ему говорили, и не задавать вопросов. Неслучайно, дезертировав из французской армии во время «Странной войны»[96] 1939-40 годов, Торез провел следующие пять лет в Москве. Таким образом, Французская коммунистическая партия была надежной, хотя и несколько негибкой партией-сателлитом, исправным инструментом для провозглашения и внедрение сталинской линии.

Для послевоенного студенческого поколения, стремившегося к лидерству, руководству, дисциплине и обещанию действовать в связке с «рабочими», сама жесткость ФКП имела определенную привлекательность, по крайней мере в течение нескольких лет: так же, как ее чешские или польские коллеги первоначально вызывали энтузиазм среди своих сверстников дальше на восток. Но для более авторитетных французских интеллектуалов пыл, с которым культурные комиссары ФКП устанавливали бескомпромиссность на страницах ежедневной газеты «L’Humanité» и где угодно еще, был ежедневным вызовом их прогрессивным взглядам. Писатели или ученые, связавшие свою судьбу с ФКП, не могли рассчитывать, как Витторини в Италии или Группа историков Коммунистической партии в Лондоне, на какую-либо свободу действий.

По этой причине предпочтения парижской интеллигенции — наш надежный компас в определении линий разлома веры и мысли в Европе времен «холодной войны». Именно в Париже, как нигде, интеллектуальные разломы проходили по контурам политическим — и внутри страны, и за рубежом. Восточноевропейские показательные процессы особенно горячо обсуждали в Париже, поскольку очень многие их жертвы жили и работали во Франции: Ласло Райк был интернирован во Францию после Гражданской войны в Испании; Артур Лондон работал во французском Сопротивлении, женился на одной известной французской коммунистке и был будущим свекром другой; Отто Кац, другая жертва процесса Сланского, был широко известен в парижских журналистских кругах с 1930-х годов, когда он там работал; Трайчо Костова хорошо помнили со времен его работы в болгарском диппредставительстве в Париже — новость о его аресте в Софии даже напечатали на первой полосе «Combat» Камю.

В самом Париже имели место два важных политических процесса. В 1946 году Виктор Кравченко, советский служащий среднего звена, который бежал в США в апреле 1944 года, издал свои мемуары под названием «Я выбрал свободу». Когда они вышли в мае того же года во Франции, описание советских чисток, расправ и особенно системы советских концентрационных лагерей, Гулага, вызвали сенсацию.