После войны. История Европы с 1945 года

Тем не менее Камю по-прежнему неохотно высказывал свои взгляды публично и не хотел разрывать отношения со своими бывшими друзьями. На публике он все еще пытался уравновесить честную критику сталинизма сбалансированными, «объективными» ссылками на американский расизм и другие преступления, совершенные в капиталистическом лагере. Но процесс Руссе и показательные процессы в Восточной Европе положили конец его иллюзиям. В своем личном дневнике он признавался: «Одна из вещей, о которой я жалею, — это то, что я слишком много уступал ради объективности. Иногда объективность — это компромисс. Сегодня все стало ясно, и если это концентрационный лагерь, мы так и должны его называть, даже если это социализм. Одно слово, — я никогда больше не буду политкорректным».

Здесь возможно неосознанное эхо с докладом на международной конференции ПЕН-клуба[114] двумя годами ранее, в июне 1947 года, где Иньяцио Силоне[115], выступая на тему «Достоинство интеллекта и недостойность интеллектуалов», публично сожалел о своем собственном молчании и молчании своих коллег — левых интеллектуалов: «Мы спрятали на полки, как банки, хранящиеся на складе, принципы свободы для всех, человеческое достоинство и все остальное». Как и Силоне, который позже написал одно из лучших эссе для сборника Ричарда Кроссмана[116] 1950 года «Бог, который не смог», Камю после того стал еще острее критиковать иллюзии «прогрессзма», достигнув апогея осуждения революционного насилия в эссе 1951 года «Мятежный человек», после которого окончательно рассорился с бывшими друзьями из левых парижских интеллектуалов. Для Сартра первым долгом радикального интеллектуала было не предавать рабочих. Для Камю, как и для Силоне, самым важным было не предать себя. Линии культурного разлома «холодной войны» были намечены.

Оглядываясь на прошедшие десятилетия, трудно в полной мере представить себе резкие контрасты и риторику холодной войны в эти первые годы. Сталин еще не был поводом для стыда — наоборот. Как выразился Морис Торез в июле 1948 года, «Люди думают, что могут оскорбить нас, коммунистов, бросая в нас слово» сталинисты». Что ж, для нас этот ярлык — честь, которую мы изо всех сил стараемся заслужить в полной мере». И многие одаренные некоммунисты, как мы видели, также неохотно осуждали советского лидера, ища способы преуменьшить его преступления или вообще оправдать их. Обнадеживающие иллюзии относительно советского государства сопровождались широко распространенными опасениями — и даже хуже — в отношении Америки.[117]

Соединенные Штаты вместе с новой Федеративной Республикой Германии стали главной мишенью советских словесных атак. Это была хитрая тактика. Это была коварная тактика. США не пользовались особой популярностью в Западной Европе, несмотря на, — а иногда и именно за, — щедрую помощь, которую они предоставили для восстановления европейской экономики. В июле 1947 года только 38% взрослых французов считали, что помощь по плану Маршалла не представляет серьезной угрозы для независимости Франции, и подозрение в американских мотивах было еще более усилено военными страхами 1948 года и боевыми действиями в Корее два года спустя. Сфабрикованные коммунистические обвинения в том, что армия США использовала биологическое оружие в Корее, нашли восприимчивую аудиторию.

Что же до вопросов культуры, то коммунистам даже не нужно было проявлять инициативу. Страх американского господства и потери государственной независимости и самостоятельности объединял в «прогрессивном» лагере мужчин и женщин всех политических мастей, и аполитичных — тоже. По сравнению со своими бедными западноевропейскими зависимыми странами Америка казалась экономически плотоядной и культурно мракобесной: смертельное сочетание. В октябре 1949 года — на второй год плана Маршалла, и как раз в то время, когда согласовывались планы НАТО, — французский культурный критик Пьер Эммануэль сообщил читателям «Le Monde», что главным подарком Америки послевоенной Европе был… фаллос; даже в стране Стендаля «фаллос находится на пути к тому, чтобы стать Богом». Три года спустя христианские редакторы «Esprit» напомнили своим читателям, что «с самого начала предупреждали об опасности, которую представляет для нашего национального благополучия американская культура, посягающая на самые корни ментальной и моральной сплоченности народов Европы».