После войны. История Европы с 1945 года

«Борьба за мир», как ее окрестила коммунистическая пресса, происходила на культурном «фронте» в форме «книжных боев» (обратите внимание на характерно милитаризованный ленинский язык). Первые попытки произошли во Франции, Бельгии и Италии в начале весны 1950 года. Видные коммунистические авторы — Эльза Триоле, Луи Арагон — ездили в различные провинциальные города, чтобы выступать с речами, подписывать книги и выставляли напоказ литературные достижения коммунистического мира. На практике это мало способствовало продвижению коммунистического дела — двумя самыми продаваемыми книгами в послевоенной Франции были «Слепящая тьма» Артура Кестлера (продано 420 000 экземпляров за десятилетие 1945-55) и «Я выбрал свободу» Виктора Кравченко (503 000 экземпляров за тот же период). Но дело было не столько в том, чтобы продавать книги, сколько в том, чтобы напоминать читателям и другим, что коммунисты стояли за культуру — французскую культуру.

Америка ответила тем, что открыла «Американские дома» с библиотеками и залами для чтения прессы, а также лекциями, встречами и курсами английского языка. К 1955 году в Европе насчитывалось шестьдесят девять таких Американских домов. В некоторых местах их влияние было довольно значительным: в Австрии, где в годы Плана Маршалла было распространено 134 миллиона экземпляров англоязычных книг по всей стране. Значительный процент населения Вены и Зальцбурга (первая — под администрацией четырех союзников, а второй — в американской оккупационной зоне) посещали свой местный американский дом, чтобы брать книги и читать газеты. Английский язык как первый иностранный среди учеников старшей школы в Австрии по популярности вытеснил французский и классические языки.

Подобно поддерживаемым американцами радиосетям (Радио «Свободная Европа» было открыто в Мюнхене через месяц после начала Корейской войны), программам «Американского дома» порой вредили грубые указания относительно пропаганды, что поступали из Вашингтона. На пике времен Маккарти[120] директора «Американских домов» потратили немало времени, убирая книги с полок. Среди десятков авторов, чьи работы были признаны неподходящими, были не только очевидные подозреваемые — Джон Дос Пассос, Артур Миллер, Дэшил Хэммет и Эптон Синклер, но и Альберт Эйнштейн, Томас Манн, Альберто Моравиа, Том Пейн и Генри Торо. В Австрии, по крайней мере, многим наблюдателям казалось, что в «Битве книг» самым большим врагом США были они сами.

К счастью для Запада, американская попкультура была слишком привлекательной, чтобы политические просчеты США могли навредить ее популярности. Коммунисты оказались в крайне невыгодном положении, поскольку их официальное неодобрение декадентского американского джаза и американского кинематографа тесно перекликалось с воззрениями Йозефа Геббельса. В то время как восточноевропейские коммунистические государства запрещали джаз как декадентский и чужеродный, Радио «Свободная Европа» передавало в Восточную Европу три часа популярной музыки каждый будний день после обеда, с ежечасными десятиминутными перерывами на новости. Кино, другое универсальное средство массовой информации того времени, могло регулироваться в государствах, находящихся под коммунистическим контролем, но по всей Западной Европе американские фильмы любили все. Здесь советской пропаганде нечего было противопоставить, и даже западные прогрессисты, часто увлекавшиеся американской музыкой и кинематографом, не сочувствовали линии Партии.

Культурное соревнование первых лет холодной войны было асимметричным. Среди европейских культурных элит все еще было широко распространено мнение, что они разделяют, несмотря на идеологические разногласия и даже преодоление Железного занавеса, общую культуру, для которой Америка представляла угрозу. Такую позицию особенно отстаивали французы, что напоминало первые послевоенные попытки французских дипломатов проводить международную политику, независимо от американского влияния. Симптоматично, что глава французской культурной миссии в оккупированном Берлине Феликс Люссе гораздо лучше ладил со своим советским коллегой Александром Дымшицем, чем с британскими или американскими представителями в городе, и мечтал, подобно своим хозяевам в Париже, о восстановленной культурной оси, протянувшейся от Парижа до Берлина и далее до Ленинграда.