После войны. История Европы с 1945 года

Такое же ощущение подвешенного времени нависло и над большей частью континентальной Европы. Сельскую жизнь в Бельгии мог бы изобразить французский художник Милле: сено сгребали деревянными граблями, зерно молотили цепами, фрукты и овощи собирали вручную и перевозили на подводах, запряженных лошадьми. Подобно французским провинциальным городкам, где мужчины в беретах действительно покупали багеты дороге домой в «Cafe de la Paix» (типичное в 1919 году название). Испания, законсервированная авторитарным режимом Франко, Бельгия и Великобритания зависшая в каком-то запоздалом эдвардианском подвешенном состоянии. Послевоенная Европа все еще была согрета угасающими углями экономической революции девятнадцатого века, которая почти закончилась, оставив после себя свидетельства культурных привычек и социальных отношений, все более расходящихся с новой эрой самолетов и атомного оружия. Если уж на то пошло, война все перевернула. Лихорадка модернизации, типичная для 1920-х и даже 1930-х годов, сошла на нет, оставив присущий ей образ жизни. В Италии, как и в большинстве сельских районов Европы, дети все еще выходили на рынок труда после завершения (или, скорее всего, не завершения) начального образования; в 1951 году только один итальянский ребенок из девяти посещал школу после тринадцати лет.

Религия, особенно католическая, грелась в лучах короткой оттепели восстановленного авторитета. В Испании католическая иерархия имела и средства, и политическую поддержку для возобновления Контрреформации: в конкордате 1953 года Франко предоставил Церкви не только освобождение от налогов и всякого государственного вмешательства, но и право требовать цензуры любого текста или речи, против которой она возражала. В свою очередь, церковная иерархия поддерживала и насаждала консервативное смешение религии с национальной идентичностью. Отныне церковь была так глубоко интегрирована в нарративы национальной идентичности и долга, что даже в учебнике по истории для начальных классов «Я — испанец» (впервые опубликован в 1943), история Испании была изложена как единая и непрерывная: начиная от Адама и Евы и заканчивая генералиссимусом.[123]

К этому добавился новый культ мертвых — «мучеников» победившей стороны в недавней гражданской войне. Испанская церковь устраивала бесчисленные церемонии поминовения и молебны в тысячах мемориалов, посвященных жертвам антирелигиозного республиканизма. Разумная смесь религии, светской власти и чествования победы усиливала монополию церковной власти в сфере памяти и духовности. Поскольку Франко нуждался в католицизме даже больше, чем церковь нуждалась во Франко (а как бы еще он смог удержать слабые связи послевоенной Испании с международным сообществом и «Западом»?), — он дал ей, по сути, неограниченные полномочия для воссоздания в современной Испании «крестоносного» духа античного рейха.

В других странах Западной Европы католической церкви приходилось считаться с конкурирующими и враждебными притязаниями на лояльность народа; но даже в Голландии католическая иерархия чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы отлучить от церкви избирателей, голосовавших за ее лейбористских противников на первых послевоенных выборах. Еще в 1956 году, за два года до смерти Пия XII, положившего конец старому порядку, семь из десяти итальянцев регулярно посещали воскресную мессу. Так же как и во Фландрии, в Италии церковь была особенно популярна среди монархистов, женщин и пожилых людей, составлявших подавляющее большинство всего населения. Статья 7 итальянской Конституции, принятая в марте 1947 года, благоразумно утвердила условия конкордата 1929 года между церковью и Муссолини: католическая власть сохраняла влияние на образование и надзорные полномочия во всем, что касалось брака и морали. По настоянию Тольятти даже Коммунистическая партия неохотно проголосовала за закон, хотя это не помешало Ватикану отлучить от церкви итальянцев, голосовавших за ИКП в следующем году.

Во Франции католическая власть и ее политические сторонники чувствовали себя достаточно уверенно, чтобы требовать особых образовательных привилегий в «образовательной войне», которая была отчасти отголоском церковно-государственного противостояния в 80-х годах XIX века. Главным полем битвы был старый вопрос о государственном финансировании католических школ; традиционный вопрос, но удачно выбранный. В то время как энергия, которая питала антиклерикализм девятнадцатого века во Франции, как и в Италии или Германии, в основном выветрилась или была направлена на новые идеологические конфликты, стоимость и качество образования детей были одной из немногих проблем, на которые можно было рассчитывать, чтобы мобилизовать даже самых непостоянных прихожан.