После войны. История Европы с 1945 года

Почти все было либо в дефиците, либо ограничено (рекомендуемый размер столь желанного нового семейного жилья, строящегося лейбористским правительством в Великобритании, составлял 80 квадратных метров для дома на три спальни). В Великобритании, где уровень жизни был выше, чем в большинстве стран континента, женщины из рабочего класса покупали продукты дважды на день: ходили за ними пешком или ездили на общественном транспорте — так же как когда-то делали их матери и бабушки. Товары из дальних стран были редкими и дорогими. Повсеместное ощущение ограничения, лимитов и экономии усиливали контроль над зарубежными поездками (чтобы беречь драгоценную валюту) и законодательство, которое не позволяло притока иностранных работников и других мигрантов. В послевоенной Французской Республике оставались в силе все законы о запрете труда для иностранцев и других нежелательных чужеземцев, действовавших в 30-х годах ХХ века и в период оккупации, (хотя при необходимости разрешались исключения, в основном для квалифицированной рабочей силы).

Во многих аспектах Европа в конце 1940-х-начале 1950-х годов была менее открытой, менее подвижной и более изолированной, чем в 1913 году. Бесспорно, она находилась в обветшалом состоянии, и не только в Берлине, где до 1950 года расчистили только четверть обломков, оставшихся после боевых действий. Английский социолог Роберт Хьюисон описывает англичан в эти годы как «измученных людей, работающих с изношенной техникой». Если в США к концу 1940-х годов большинству промышленного оборудования было менее пяти лет, то в послевоенной Франции средний возраст машин составлял двадцать лет. Типичный французский фермер производил пищу для пяти своих собратьев-французов; американский фермер уже производил в три раза больше. Сорок лет войны и экономической депрессии нанесли тяжелый урон.

Итак, «послевоенный» период длился долго; гораздо дольше, чем иногда предполагают историки, рассказывая о трудных послевоенных годах в лестном свете грядущих процветающих десятилетий. Мало кто из европейцев того времени, хорошо информированных или нет, предвидел масштаб перемен, которые вот-вот обрушатся на них. Опыт предыдущих пятидесяти лет многим привил скептический пессимизм. В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, Европа была оптимистичным континентом, чьи государственные деятели и комментаторы уверенно смотрели в будущее. Через тридцать лет, после Второй мировой войны, у всех перед глазами неумолимо стояло ужасное прошлое. Многие ожидали такого же продолжения: еще одну послевоенную депрессию, реванш политики экстремизма, третью мировую войну.

Но сам масштаб коллективной трагедии, которую навлекли на себя европейцы в первой половине века, имел мощный эффект деполитизации: в мрачные послевоенные годы европейская общественность и не собиралась прибегать к радикальным решениям. Наоборот, как и после Первой мировой войны, она отвернулась от политики. Что это означало для будущего, тогда только едва-едва просматривалось: — в том, что фашистские или коммунистические партии не смогли обернуть себе на пользу трудности ежедневного выживания; в том, что экономика вытеснила политику в качестве цели и языка коллективных действий; в том, что досуг и потребление заменили участие в общественной жизни своей страны.

Но происходило еще кое-что. Как еще в мае 1946 года заметила Жанет Фленнер, журналист «New Yorker», среди самых востребованных вещей в послевоенной Франции на втором месте (после нижнего белья) были детские коляски. Впервые за много лет у европейцев снова начали появляться дети. В Великобритании рождаемость в 1949 году выросла на 11% по сравнению с 1937 годом; во Франции она выросла на беспрецедентные 33%. Этот нешуточный всплеск рождаемости на континенте, где основным демографическим показателем с 1913 года была преждевременная смерть, имел очень существенные последствия. В значительной степени (большей, чем многие современники могли предвидеть) здесь рождалась новая Европа.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Благосостояние и его побочные эффекты: 1953-1971 годы

VIII. Политика стабильности

Большинству людей должно быть, было очевидно даже до того, как это подтвердила Вторая мировая война, что время, когда европейские нации могли ссориться между собой за мировое господство, безнадежно осталось в прошлом. Европе больше нечего искать в этом направлении, и любой европеец, который все еще жаждет мировой власти, должен пасть жертвой либо отчаяния, либо насмешек, как многие наполеоны — в сумасшедших домах.

Макс Фриш(июль 1948)