После войны. История Европы с 1945 года

Мастроянни впервые сыграл эту роль, хотя и в гораздо более серьезной тональности, в фильме Федерико Феллини «Сладкая жизнь» (1960). Феллини и сам имел верных поклонников во многих кругах, которые восхищались Трюффо и Годаром, особенно после выхода фильмов «Восемь с половиной» (1963) и «Джульетта и духи» (1965). Старшее поколение одаренных итальянских режиссеров еще не ушло на покой — Витторио де Сика создал по пьесе Сартра кинофильм «Затворники Альтоны» (1962), вместе с Феллини режиссировал «Боккаччо ’70» (1962) и под конец десятилетия взялся за съемки фильма «Сад Финце-Контини». Однако их работы по политическому и эстетическому воздействию так и не смогли сравниться с большинством фильмов в жанре неореализма 40-х годов ХХ века, с которым прежде всегда ассоциировали де Сику. Влиятельнее были фигуры вроде Микеланджело Антониони. В фильмах «Приключение» (1960), «Затмение» (1962) и «Красная пустыня» (1964), все с Моникой Витти в главных ролях, жесткая кинематография Антониони и неприятные, циничные, разочарованные персонажи были предвестниками враждебного и отстраненного мира искусства конца 1960-х, проникновенно изображенного самим Антониони в фильме «Фотоувеличение» (1966).

Итальянскому кинематографу не хватало соблазнительной интеллектуальности французских (или шведских) фильмов, но что все они имели с избытком, так это стиль. Именно этот европейский стиль — изменчивое сочетание художественной самонадеянности, интеллектуальной претенциозности и остроумия — отличал континентальное европейское кино для зарубежной (особенно американской) аудитории. К концу 1950-х годов Западная Европа не просто оправилась от депрессии и войны — она снова стала магнитом для начинающих эстетов. У Нью-Йорка были деньги и, возможно, современное искусство. Но Америка все еще была, как казалось даже многим американцам, немного неотесанной. Отчасти привлекательность Джона Ф. Кеннеди как кандидата и президента заключалась в культивируемом космополитизме его вашингтонского окружения — "Камелот»[218]. А Камелот, в свою очередь, многим обязан европейскому происхождению и континентальной самопрезентации жены президента.

То, что Жаклин Кеннеди привнесла в Белый дом европейский стиль, вряд ли могло кого-то удивить. Европейский «бренд», как печать статусности и качества, в конце 1950-х и 1960-х годах переживал невиданный расцвет. Этикетка европейскости, прикрепленная к товару, идее или человеку, была знаком отличия, а значит, повышала цену. На самом деле такая перемена произошла не так давно. Бесспорно, «articles de Paris[219]» давно заняли свое место на рынке предметов роскоши — минимум с конца ХVIII века; а швейцарские часы были известны своим качеством на протяжении многих десятилетий. Но то, что автомобили, произведенные в Германии, в силу самого этого факта превосходили своим качеством другие, или то, что итальянская одежда, бельгийский шоколад, французская посуда или датская мебель были безоговорочно лучшими, двадцать лет назад прозвучало бы странно.

Если какие-то европейские товары и имели до недавнего времени такую репутацию, то это английские — наследие промышленного первенства Британии в XIX веке. Британские товары для домашнего обихода, транспортные средства, инструменты и оружие издревле высоко ценились на зарубежных рынках. Однако в 30-40-х годах ХХ века британские производители так успешно испортили свой имидж, практически во всех отраслях кроме мужской одежды, что единственной нишей, которая оставалась свободной для британских розничных торговцев в начале 1960-х, были пестрые низкокачественные вещи, которые принадлежали к мимолетным модным увлечениям, и поэтому в следующем десятилетии британцы нещадно эксплуатировали этот рынок.

Примечательной в природе европейской торговли была ее сегментированность по товарам и странам. Итальянские автомобили — FIAT, Alfa Romeo, Lancia — считались ненадежным хламом. Но такая позорная репутация автомобильной отрасли никоим образом не влияла на непревзойденную репутацию Италии на других рынках — изделий из кожи, товаров «высокой моды» и даже в менее изысканной отрасли — домашней бытовой техники[220].

Международный спрос на немецкую одежду или продукты питания практически отсутствовал, и это вполне заслуженно. Но к 1965 году все, что было изготовлено на немецком токарном станке или разработано немецкими инженерами в британских и американских магазинах покупали не торгуясь. Всеобщее признание качества в ряде разноплановых отраслей получило только скандинавское производство, но даже там рынок имел четкую сегментацию. Состоятельные иностранцы наполняли свои дома изысканной шведской или датской мебелью, даже если она была немного хрупкой, потому что была такой «современной». Но того же самого потребителя привлекали шведские автомобили Volvo, даже несмотря на абсолютное отсутствие у них стиля, именно потому, что они казались неразрушимыми. Однако оба качества — «стиль» и «ценность» — теперь неразрывно отождествлялись с «Европой — часто в противовес Америке.