Сочетание структурной безработицы, растущих цен на нефть, инфляции и снижения экспорта привело к дефициту бюджета и кризисам платежей по всей Западной Европе. Даже Западная Германия, производственная столица континента и ведущий экспортер, не осталась в стороне. Положительное сальдо платежного баланса страны в размере 9 481 миллиона долларов в 1973 году сократилось в течение года до дефицита в 692 миллиона долларов. К этому времени национальные счета Великобритании хронически находились в дефиците — настолько, что к декабрю 1976 года появился серьезный риск дефолта по национальному долгу, и для спасения Великобритании пришлось обратиться в Международный валютный фонд. Но другим было немногим лучше. Платежный баланс Франции в 1974 году скатился в долги и не вылезал из них в течение последующих десяти лет. Италия, как и Великобритания, была вынуждена в апреле 1977 года обратиться за помощью в МВФ. Как и в случае с Великобританией, ее руководители тогда могли обвинять «международное сообщество» за непопулярные шаги во внутренней политике, которые были сделаны впоследствии.
С точки зрения кейнсианства бюджетный и платежный дефицит — собственно, как и сама инфляция — не обязательно были негативным явлением. В 1930-х они были убедительными основаниями для увеличения затрат как способа выхода из рецессии. Однако в 1970-х все западноевропейские страны уже тратили необычайно много на благосостояние, социальные и коммунальные услуги и развитие инфраструктуры. Джеймс Каллаган, британский премьер-министр от Лейбористской партии, мрачно объяснял своим коллегам: «Раньше мы думали, что можно положить конец рецессии, просто увеличив расходы... Со всей откровенностью должен сказать вам, что такого способа больше не существует». Они также не могли рассчитывать на то, что их спасет либерализация торговли, как это было после Второй мировой войны: после недавнего раунда переговоров под руководством Кеннеди в середине 1960-х годов промышленные тарифы и так уже были снижены до исторического минимума. Наоборот, теперь возникал риск роста давления изнутри страны для возврата защиты национальных производителей.
Пространство для маневра, которое имели политики в 1970-х годах, ограничивало еще одно обстоятельство. Экономический кризис, каким бы случайным и конъюнктурным ни было то, что его вызвало, совпал с более далеко идущими трансформациями, которые правительства не были в состоянии предотвратить. За одно поколение в Западной Европе состоялась «третья индустриальная революция»; тяжелая промышленность, которая лишь несколько лет назад была частью повседневной жизни, доживала последние дни. Если металлурги, шахтеры, автомеханики и рабочие заводов теряли работу, то не только из-за циклического замедления местной экономики или побочного эффекта нефтяного кризиса. Традиционная производственная экономика Западной Европы исчезала на глазах.
То, что это происходило, не вызывало сомнения, хотя западноевропейские руководители несколько лет изо всех сил старались не обращать внимания на последствия. Количество шахтеров стабильно уменьшалось с того времени, как добыча угля в Западной Европе достигла наивысшего значения в 1950-х годах: большой угольный бассейн в Самбре-и-Маас в Южной Бельгии, где в 1955 году добывали 20,5 миллиона тонн угля, в 1968 году давал только 6 миллионов тонн, а еще через десять лет — вообще незначительные объемы. В 1955-1985 годах в Бельгии исчезло 100 тысяч шахтерских рабочих мест; аналогично пострадали и различные вспомогательные профессии. Британское горное дело пережило еще большие потери, хотя и в течение более длительного времени. В 1946 году в Великобритании был 958 угольных шахт; через пять лет их осталось всего 50. Количество горняков сократилась от 718 до 43 тысяч: большинство этих рабочих мест исчезли за десять лет — с 1975 по 1985 год.
Производство стали, еще одну из основных отраслей промышленности в Европе, постигла аналогичная судьба. Дело было не в том, что спрос на сталь упал так уж резко — в отличие от угля, ее не так легко было заменить. Но по мере того, как все больше неевропейских стран вступали в промышленные ряды, конкуренция росла, цены падали, а рынок дорогостоящей европейской стали рушился. В период с 1974 по 1986 год британские сталелитейщики потеряли 166 000 рабочих мест (хотя в более поздние годы главный производитель страны British Steel Corporation впервые за более чем десятилетие вышел в плюс). Судостроение пришло в упадок по тем же причинам, производство автомобилей и текстиля — точно так же. Courtaulds, ведущее британское текстильное и химическое объединение, в 1977-1983 годах вдвое сократило штат сотрудников.