После войны. История Европы с 1945 года

Когда европейские полицейские избивали или стреляли в гражданских лиц, последние, как правило, были иностранцами, часто темнокожими.[308] За исключением нерегулярных силовых противостояний с демонстрантами-коммунистами, правительства Западной Европы редко привлекали правоохранителей, чтобы одолеть насильственное сопротивление, а когда такое и случалось, именно они и совершали насильственные действия. По стандартам межвоенных десятилетий городские улицы Европы были на удивление безопасными — именно это часто подчеркивали те, кто сравнивал хорошо регулируемое европейское общество с безудержным и беззаботным индивидуализмом городской Америки. Что касается студенческих «бунтов» шестидесятых, то они, во всяком случае, подтвердили этот диагноз: европейская молодежь могла играть в революцию, но в основном это было шоу. «Уличные бойцы» на самом деле мало рисковали своим здоровьем.

В 1970-х ситуация внезапно ухудшилась. Как и Восточная Европа, которая после пражского вторжения задыхалась в братских объятиях партийных патриархов, Западная Европа, казалось, теряла контроль над общественным порядком. Вызов исходил не от обычных левых. Конечно, Москва была очень довольна тогдашней международной расстановкой сил: Уотергейт[309] и падение Сайгона[310] решительно ослабили позиции Америки, в то время как СССР, как крупнейший в мире производитель нефти, очень хорошо справился с кризисами на Ближнем Востоке. Но публикация на английском языке книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» и последовавшая за этим высылка автора из Советского Союза в феврале 1974 года, произошедшие через несколько лет массовые убийства в Камбодже и судьба вьетнамских «людей в лодках»[311] гарантировали, что иллюзий о коммунизме больше не будет.

Аналогично, за исключением нескольких незначительных эризодов, невозможно было говорить о каком-то серьезном восстановлении ультраправого движения. Итальянское неофашистское Movimento Sociale Italiano (MSI, Итальянское социалистическое движение) никогда не получало на общенациональных выборах более 6,8% голосов и в любом случае пыталось позиционировать себя как легитимная политическая партия. Националистов в Западной Германии меньше заботили такие формальности, но, как и аналогичные маргинальные националистические партии в Бельгии, Франции или Великобритании, они имели незначительную электоральную поддержку. Короче говоря, коммунизм и фашизм в их классических воплощениях не имели будущего в Западной Европе. Реальная угроза гражданскому миру исходила совсем с другого направления.

В течение 1970-х годов западноевропейское общество столкнулось с двумя серьезными вызовами. Первый из них было патологическим в том смысле, что был порожден давним недугом, хотя и в очень современной форме. В регионе Басков на севере Испании, в католическом меньшинстве Северной Ирландии, на Корсике и в других местах давние обиды вспыхнули жестким бунтом. Сложно было сказать, что для европейцев это было чем-то новым: фламандские националисты в бельгийской Фландрии и немецкоязычные «австрийцы» в итальянском Альто-Адидже (бывший Южный Тироль), долгое время возмущались своим «подчинением», прибегая к различным средствам — от граффити до демонстраций, нападений, терактов и даже голосования.

Но к 1970 году проблема Южного Тироля была решена путем создания автономного двуязычного региона, который не удовлетворил только самых радикальных критиков. И хотя фламандские националисты из партий «Фламандский блок» и «Народный союз» так и не отказались от своей конечной цели — отделиться от франкоязычной Валлонии, — экономический расцвет Фландрии в сочетании с далеко идущими законодательными изменениями, которые вводили федерализацию Бельгии, частично снизили градус их требований. Из движения обиженных и обездоленных изгоев фламандский национализм превратился в сопротивление говорящих по-голландски налогоплательщиков, которые не хотели субсидировать безработных валлонских сталеваров (см. Главу 22). Проблемы басков и католиков Северной Ирландии были совершенно иного сорта.

Страна Басков на севере Испании всегда была для Франко костью в горле: отчасти потому, что во время Гражданской войны она поддерживала республиканцев, а отчасти потому, что давнее требование басков о признании их инаковости противоречила политике централизации и самопровозглашенной роли испанского офицерского корпуса как хранителя государства. При Франко подавлялись баскские традиции, язык и культура. Вопреки собственной склонности к централизации, испанский диктатор даже предоставил Наварре (региону, чье чувство самости и обособленности даже отдаленно не приближалось к чувствам басков или каталонцев) права, привилегии и собственное законодательство только для того, чтобы дать понять баскам, что они на такое не могут даже надеяться.