После войны. История Европы с 1945 года

С интеллектуальной точки зрения семидесятые были наиболее удручающим десятилетием ХХ века. В определенной степени это связано с описанными в этом разделе обстоятельствами: острый и продолжительный экономический упадок, который сопровождался распространением политического насилия, вызвал мысли о том, что «золотые времена» Европы в прошлом и, наверное, еще долго не вернутся. Большинство молодых людей теперь были озабочены не столько тем, чтобы изменить мир, как тем, чтобы найти работу: на смену увлечению общими целями пришла сосредоточенность на собственных потребностях. В уже не таком безопасном мире достижение собственных интересов преобладало над борьбой за общее благо.

Нет никаких сомнений в том, что эта перемена в настроении была также реакцией на пьянящую снисходительность предыдущего десятилетия. Европейцы, которые только недавно наслаждались непрерывным и никогда не виданным потоком энергии и новаторства в музыке, моде, кино и искусстве, и теперь могли на досуге порассуждать о цене своего недавнего веселья. Казалось, что быстро устарел не столько идеализм шестидесятых годов, сколько невинность тех дней: чувство, что все, что можно вообразить, можно сделать; что всем, что может быть сделано, можно обладать; и что проступок — моральный, политический, юридический, эстетический — по своей сути привлекателен и продуктивен. В то время как шестидесятые обозначились наивной, самоуверенной верой в то, что все, что происходит — ново, а все новое — важно, семидесятые стали эпохой цинизма, утраченных иллюзий и сниженных ожиданий.

Бездарные времена, писал Альбер Камю в «Падении», порождают голословных пророков. Семидесятые были на них очень урожайными. Это была эпоха, угнетающе осознающая, что пришла после больших надежд и амбициозных идей недавнего прошлого, и не могла предложить ничего, кроме бездушных и неубедительных повторений прошлых идей. Это была, вполне осознанно, эпоха «пост-всего», а ее будущие перспективы казались туманными. Как отметил тогда американский социолог Дэниел Белл, «использование префикса «пост-" означает смысл жизни в промежуточные времена». Этот термин употребляли для обозначения реального мира — «поствоенного», «постимперского», а совсем недавно «постиндустриального», — даже если оставалось непонятным, что могло быть дальше. Но если этот префикс применяли к интеллектуальным категориям (например, в словах «постмарксистский», «постструктуралистский» и, наверное, в наиболее размытом по значению «постмодернистский»), он лишь подчеркивал неуверенность и без того непонятного времени.

Культура шестидесятых была рациональной. Несмотря на легкие наркотики и утопические гулянки, ее общественные идеи, как и музыка, вращались в знакомой и логичной системе координат, только несколько более «расширенной». Она была удивительно ориентированной на сообщества: считалось, что студенты, так же как и «рабочие», «крестьяне», «негры» и другие сообщества, имеют общие интересы и связи, благодаря которым они поддерживают между собой особые отношения, и, хотя и в этом случае речь шла об отношениях противостояния — с остальной частью общества. Замыслы шестидесятых, пусть были они иллюзорны, предполагали взаимосвязь между личностью и классом, классом и обществом, обществом и государством; это было привычным по форме, если не по содержанию, теоретикам и практикам на протяжении всего предыдущего столетия.

Культура семидесятых обратилась не к коллективу, а к личности. Точно так же, как антропология вытеснила философию как дисциплину шестидесятых годов, теперь ее место заняла психология. В течение шестидесятых понятие «ложного сознания» широко использовалось молодыми марксистами для объяснения неспособности рабочих (и не только их) освободиться от отождествления с капиталистическими интересами. В извращенном виде эта идея сформировала, как мы видели, основную предпосылку левого терроризма. Но в менее политизированных кругах она приобрела необычное продолжение: применив основные марксистские термины к фрейдистским предметам, самозваные «постфрейдисты» теперь настаивали на необходимости освобождения не общественных классов, а совокупности индивидуальных субъектов.