После войны. История Европы с 1945 года

В Испании французская стратегия была еще большим примером для подражания — особенно учитывая силы, высвободившиеся после падения старого режима. Первая феминистическая демонстрация в Испании состоялась в январе 1976 года, когда после смерти Франко не прошло и двух месяцев. Еще через два года перестали считать преступлением супружескую измену, а контрацепцию легализовали. В 1979 году тысяча женщин, включая видных общественных деятелей, подписали публичное заявление, в котором заявили о том, что они нарушили закон, сделав аборт, — напоминание о том, что в Испании при правлении Франко был один из самых высоких в Европе показателей незаконных абортов, сопоставимых с показателями в Восточной Европе, и обусловленных тем же авторитарным неодобрением всех форм контроля над рождаемостью. Но даже в послефранкистской Испании сохранилось сильное сопротивление реформе законодательства в отношении абортов; когда парламент в мае 1985 года наконец одобрил закон, разрешающий аборты, разрешение распространялось только на случаи изнасилования, патологий плода или же те, когда жизнь матери находилась под угрозой.

Вместе с правом на развод, победа в борьбе за право на аборт была главным достижением женских политических групп тех лет. В результате личная ситуация миллионов женщин неоценимо улучшилась. Доступность абортов в сочетании с эффективными и доступными противозачаточными средствами не только улучшила жизненные возможности для многих женщин, особенно бедных, но и предоставила женщинам, которые работали, возможность откладывать рождение первого ребенка до беспрецедентно позднего возраста. Результатом стало неуклонное сокращение числа рождающихся детей. Уровень рождаемости в Испании на одну женщину снизился почти на 60% в период с 1960 по 1996 год; Италия, Западная Германия и Нидерланды были близки к этому. В течение нескольких лет реформ семидесятых годов ни в одной западноевропейской стране, кроме Ирландии, не было рождаемости, достаточной для замены предыдущего поколения. В Великобритании ежегодный коэффициент рождаемости снизился за три десятилетия после 1960 года с 2,71 ребенка на женщину до 1,84; во Франции с 2,73 до 1,73. Замужние женщины все чаще рожали только одного ребенка или не рожали вообще, и если бы не рождение вне брака, цифры были бы еще ниже: до конца 1980-х годов вне брака в Австрии ежегодно рождалось 24% всех детей, в Великобритании — 28%, во Франции — 29%, в Швеции — 52%.

С замедлением экономики и ростом эмансипации женщин менялась и европейская демография, и для государства благосостояния в последующие годы это не предвещало ничего хорошего. Социальные изменения, вызванные женским движением, однако, не нашли отражения в самой политике. Не возникло ни одной «женской партии», способной отобрать голоса и добиться избрания своих представителей. Женщины по-прежнему составляют меньшинство в национальных законодательных органах и правительствах.

Левые оказалась в целом более открытыми к избранию женщин, чем правые (но не везде — и в Бельгии, и во Франции правоцентристские христианские партии в течение многих лет чаще, чем их конкуренты-социалисты, выдвигали женщин), но наиболее точным критерием для прогнозирования перспектив женщин в общественной жизни была не идеология, а география. Между 1975 и 1990 годами количество женщин в финском парламенте выросло с 23 до 39%; в Швеции — с 21 до 38%; в Норвегии — с 16 до 36%, а в Дании — с 16 до 33%. Южнее, в парламентах Италии и Португалии, в 1990 году женщины занимали лишь одну из двенадцати депутатских должностей. В Палате общин Великобритании они составляли 7% от общего числа; во французской Национальной ассамблее — всего 6%.

Защитники окружающей среды, как мужчины, так и женщины, добились значительно большего успеха в воплощении своих стремлений в предвыборную политику. В определенном смысле «экологизм» (неологизм, возникший в тридцатые годы) действительно был новым явлением: коллективным выражением опасений среднего класса по поводу атомных электростанций и стремительной урбанизации, автомагистралей и загрязнения окружающей среды. Но европейское движение за окружающую среду никогда бы не стало таким успешным, если бы было только приложением к шестидесятым, а его представителями были состоятельные луддиты[329], которые наряжались в изношенную одежду из натуральных тканей и собирались на демонстрации по выходным, маневрируя между своими устремлениями и интересами. Стремление к более «естественному» миру и поиск личной политики «аутентичности» имели глубокие корни с обеих сторон идеологического разделения, которое можно было отследить еще до романтиков и их ужаса перед опустошениями, присущими раннему индустриализму. К началу двадцатого века как у левых, так и у правых появились свои велосипедные клубы, вегетарианские рестораны, кружки любителей пеших прогулок и природы, вроде «Wandervogel[330]», по-разному связанных с социалистическими или националистическими мечтами об освобождении и возвращении к давним временам.