После войны. История Европы с 1945 года

После того как из-за шпионского скандала[342] в 1974 году Брандт был вынужден оставить должность, его преемники в Канцелярии — социалист Гельмут Шмидт и христианский демократ Гельмут Коль — все время придерживались основной линии Ostpolitik. Они отстаивали ее не только публично, но и через многочисленные связи с ГДР, официальные и неформальные, которые были призваны способствовать контактам между людьми, налаживать отношения, смягчать страхи западногерманского реваншизма и в целом «нормализовать» отношения Бонна с его восточными соседями, смирившись с тем, что, по словам Брандта, которые он сказал после подписания Московского договора, по которому признавались послевоенные границы Германии, «этим договором мы не теряем ничего, что и так давно не было проиграно».

Если основатели Новой восточной политики хотели добиться успеха в реализации своих целей, то должны считаться с интересами трех разных групп. Западные европейцы требовали заверения, что Германия не разворачивалась на восток. Первой реакцией президента Франции Жоржа Помпиду на Московский было обнадеживающее предложение Великобритании — британское членство в Европейском сообществе теперь привлекало тем, что давало противовес менее податливой Германии. В конце концов, французов успокоили обещания Германии еще теснее связать Федеративную Республику с западноевропейскими учреждениями (как преемники Помпиду будут успокоены приверженностью Германии единой европейской валюте после объединения Германии два десятилетия спустя). Но и в Париже, и в Вашингтоне еще долго помнили высказывания министра финансов Гельмута Шмидта, — относительно «мира, который изменяется» и в котором «традиционные категории Востока и Запада» теряют смысл.

Второй группой интересов были немцы с обеих сторон разделительной линии. Для многих из них Ostpolitik Брандта принесла реальные дивиденды. Контакты и связи между двумя Германиями росли, как на дрожжах. В 1969 году с Запада на Восток Германии было сделано всего полмиллиона телефонных звонков. Двадцать лет спустя их насчитывалось около сорока миллионов. Телефонные контакты между двумя половинами Берлина, практически неизвестные в 1970 году, достигли уровня десяти миллионов звонков в год к 1988 году. К середине восьмидесятых большинство восточных немцев имели практически неограниченный доступ к западногерманскому телевидению. Восточногерманские власти даже зашли так далеко, что проложили кабель в «долину невежества» вокруг Дрездена (называемую так из-за местных топографических препятствий для сигналов западногерманского телевидения), в надежде, что если восточные немцы смогут смотреть западногерманское телевидение дома, они не почувствуют необходимости эмигрировать. Эти и другие договоренности, включая воссоединение семей и освобождение на Запад политических заключенных, сделали честь Ostpolitik и отразили растущую уверенность коммунистов в западногерманской политике «стабильности» и «отсутствия сюрпризов».

Руководители Восточной Германии имели серьезные основания радоваться такому развитию событий. В сентябре 1973 года Организация Объединенных Наций признала Восточную и Западную Германию суверенными государствами и приняла их в свои ряды; в течение года Германскую Демократическую Республику официально признали около восьмидесяти стран, в том числе и США. По иронии судьбы, в отличие от Бонна, лидеры самой ГДР перестали говорить о «Германии» и начали вместо этого все увереннее говорить о ГДР как об отдельном, легитимном и самостоятельном немецком государстве, которое имеет корни, как они настаивали, не в «хороших» немцах, которые были против фашистов, а в земле и наследии Пруссии. В то время как в конституции ГДР 1968 года говорилось о приверженности объединению на основе демократии и социализма, эта фраза отсутствует в измененной конституции 1974 года, замененной клятвой оставаться «навсегда и бесповоротно в союзе с СССР».

Существовали также более непосредственные и корыстные основания для официального интереса ГДР к Ostpolitik. С 1963 года ГДР «продавала» политических заключенных Бонну за наличные, сумма зависела от «ценности» и квалификации кандидата. К 1977 году, чтобы добиться освобождения заключенного из восточногерманских тюрем, Бонн платил около 96 000 марок за одного человека. Среди дипломатических достижений новой политики была институционализация трансграничного воссоединения семей: за это власти ГДР взимали дополнительные 4500 марок с человека (выгодная сделка — в 1983 году румынский диктатор Чаушеску взимал 8000 марок с Бонна за человека, чтобы позволить этническим немцам покинуть Румынию). По некоторым подсчетам, общая сумма, которую Бонн выплатил ГДР в обмен на освобождение 34 тысяч заключенных, воссоединение 2 тысяч детей со своими родителями и «урегулирования» 250 тысяч дел в отношении воссоединения семей до 1989 года, составляла 3 миллиарда дойчмарок.[343]