После войны. История Европы с 1945 года

Соответственно, в период с 1993 по 1999 год крошечный Альто-Адидже получил в общей сложности 96 миллионов экю (по курсу 2005 года это была бы примерно такая же сумма в евро). В так называемый «Третий период» европейского структурного финансирования, запланированный на 2000-2006 годы, в распоряжение провинции должно было быть выделено еще 57 миллионов евро. В соответствии с «Целью 2» эти деньги должны быть потрачены только в интересах 83 000 жителей, проживающих «исключительно» в горных или «сельских» зонах. С 1990 года один отдел местного правительства в Больцано, столице провинции, был посвящен исключительно обучению местных жителей, как извлечь выгоду из «Европы» и европейских ресурсов. С 1995 года провинция также имеет офис в Брюсселе (совместно с соседней итальянской провинцией Трентино и австрийским регионом Тироль). Официальный веб-сайт провинции Больцано (доступен на итальянском, немецком, английском, французском и ладино, диалекте швейцарско-романского языка) и является горячо проевропейским — еще бы.

В результате в Южном Тироле и других местах интеграция континента «снизу вверх», как настаивали сторонники такой политики, казалось, действительно была успешной, пусть и дорогой. Когда в 1985 году был основан «Совет [позже Ассамблея] европейских регионов», ее членами уже были 107 регионов, а позже присоединилось еще больше. Нáчало действительно формироваться что-то на вроде объединенной Европы. Регионализм, бывший когда-то делом горстки ностальгических фольклористов, теперь предлагался в качестве альтернативной, «субнациональной» идентичности: вытеснение самой нации и тем более легитимное, что оно пришло с официальным одобрением из Брюсселя и даже — хотя и с явно меньшим энтузиазмом — из национальных столиц.

Жители этого все более разобщенного Сообщества, граждане которого теперь исповедовали многочисленные избирательные симпатии, имеющие различный культурный резонанс и повседневную значимость, были, возможно, менее однозначно «итальянцами», «британцами» или «испанцами», чем в прошлые десятилетия; но от этого они не обязательно чувствовали себя более «европейскими», несмотря на неуклонное распространение «европейских» ярлыков, выборов и институтов. Бурное увеличение количества учреждений, средств массовой информации, институтов, представителей и фондов дало много пользы, но не завоевало большой любви. Одной из причин, возможно, было само обилие официальных источников распределения и контроля за управлением европейской щедростью: и без того сложный механизм современного государственного управления, его министерства, комиссии и управления, теперь был удвоен и даже утроен сверху (Брюссель) и снизу (провинция или регион).

Следствием была не только бюрократия невиданных масштабов, но и коррупция, которую стимулировал и поощрял сам объем доступного финансирования, значительная часть которого была связана с преувеличением или даже изобретением местных потребностей, и таким образом, создавала немало условий для коррупционных злоупотреблений на местах. Такие нарушения оставались невидимыми для брюссельских бюрократов, но они угрожали дискредитацией всей инициативы в глазах даже тех, кто ею пользовался. В те годы собственные достижения «Европы», что и так страдала от восприятия ее как политики, которую творят далекие государственные служащие, которых никто не выбирал, и обильных слухов о том, как политики наживаются и греют руки, обернулись против нее.

Знакомые недостатки местной политики — клиентоориентированность, коррупция, манипуляции, — которые, как считалось, преодолели более управляемые национальные государства, теперь вновь проявились уже в континентальном масштабе. Общественная ответственность за случающиеся время от времени «евроскандалы» была предусмотрительно переложена национальными политиками на плечи невидимого класса неизбираемых «еврократов», плохая репутация которых не имела политической цены. В то же время раздувающийся бюджет Сообщества защищался его получателями и адвокатами во имя межнациональной «гармонизации» или законной компенсации (и подпитывался за счет, казалось бы, бездонных средств Сообщества).

Другими словами, «Европа» начинала представлять значительный «моральный риск», как злорадно настаивали ее придирчивые критики, в частности в Великобритании. Процесс преодоления разобщенности континента чисто техническими средствами, который длился десятилетиями, казался явно политическим и одновременно не имел обоснованной легитимности традиционного политического проекта, который воплощает избранный и известный политический класс. Поскольку у «Европы» была особая цель, ее экономическая стратегия все еще основывалась на расчетах и амбициях 1950-х. Что же касается ее политики, то уверенный и навязчивый тон выступлений Европейской комиссии — как и авторитетность и открытые чековые книжки, с которыми европейские эксперты появлялись в отдаленных регионах, — выдавали стиль управления, прочно укоренившийся в период расцвета социал-демократии в начале шестидесятых годов.