После войны. История Европы с 1945 года

До 1984 года Миттеран отправил в отставку четырех министров-коммунистов из своего правительства; публично заявил о преимуществах «смешанной» экономики; назначил молодого премьер-министра технократа Лорана Фабиуса; передал управление вопросами экономики, финансов и бюджета Жаку Делору[383], поручив ему стабилизировать французскую экономику; и даже в известной речи в апреле того года призвал к модернизации Франции «по-американски».

Франция поддерживала Миттерана: в 1983 году лишь 23% его избирателей-социалистов жалели о том, что он не смог «построить социализм». Поддерживали ли они его «модернизацию» так же горячо, не известно, но он таки ее осуществил. Не отказываясь явно от менее спорных из своих ранних реформ — административной децентрализации, пересмотра системы социального обеспечения, обеспечения прав женщин на рабочем месте и долгожданной реформы судебной системы — Миттеран посвятил остаток своего долгого правления дорогостоящим общественным работам сомнительного эстетического качества и полезности; восстановлению французской международной инициативы;[384]...и надзору за восстановлением в частных руках многих услуг и отраслей, которые он только недавно взял под общественный контроль. Он ушел в отставку в 1995 году после двух семилетних президентских сроков, умерев в следующем году в возрасте восьмидесяти лет.

Первоначальная попытка приватизации огромного государственного сектора Франции была предпринята консервативным парламентским большинством, которое одержало победу на выборах 1986 года. Но сменявшие друг друга правительства всех мастей преследовали одну и ту же цель — действительно, социалистические правительства последних лет правления Миттерана были, безусловно, самыми энергичными приватизаторами из всех. Первыми активами, которые были проданы в частные руки по британской модели публичных размещений акций на бирже, стали крупнейшие банки и TF1, один из трех национальных телевизионных каналов. Затем последовали государственные холдинговые компании, страховые концерны, химические и фармацевтические корпорации и гигантские нефтяные конгломераты Total и Elf.

В отличие от миссис Тэтчер и ее последователей, французы осторожно относились к продаже государственных коммунальных предприятий или «стратегических» компаний вроде автомобильной компании Renault (которую лишь недавно, в 1985 году, спас от банкротства огромный государственный грант). На рынке, как и в садоводстве, французы с недоверием относились к незапланированному росту. Они предпочитали сохранять за собой определенную возможность вмешательства, обычно оставляя часть даже приватизированных компаний под государственным контролем. Поэтому сама приватизация во Франции была четко регламентированным делом: государство следило, чтобы контрольные акции оказывались у тех компаний и предприятий, на которые оно могло положиться, и международные инвесторы по понятным причинам много лет относились к французским активам с недоверием. Тем не менее, по французским стандартам изменения были значительными, резко приведя страну в соответствие с европейскими и международными тенденциями.

Возможно, это подходящий момент, чтобы сказать что-то о волне приватизации, которая обрушилась на берега Западной Европы в 1980-х годах и должна была прокатиться по континенту в течение следующего десятилетия. Это произошло не совсем неожиданно. Как мы помним, доли British Petroleum одну за другой продавали с 1977 года. Западногерманское правительство распрощалось с химическим комбинатом компании Preussag путем публичного выпуска акций еще в 1959 году, и продало свой пакет акций в Volkswagen несколько лет спустя. Даже Австрия продала 40% своих акций в двух национализированных банках в течение 1950-х, а в 1972 году рассталась со своим внушительным пакетом в Siemens. В 1980-х произошло нечто совершенно отличное, а правительства испытывали давление в вопросе проведения этих приватизаций по двум совершенно различным причинам.

Во-первых, ускоряющееся развитие технологий, особенно в телекоммуникациях и на финансовых рынках, подрывало старые «естественные» монополии. Если правительства больше не могли использовать радиоволны или движение денег для своего собственного исключительного использования, для них было мало смысла «владеть» ими. Оставались серьезные политические или социальные аргументы в пользу того, чтобы государство сохранило часть данного сектора — скажем, общественный телеканал или почтовое отделение; но конкуренция теперь была неизбежна.