После войны. История Европы с 1945 года

Ситуация в странах, которые только что освободились от авторитаризма, существенно отличалась. Государственный сектор в Испании после Франко, например, фактически расширился. Государственные расходы как доля в ВНП неуклонно росли, поскольку с 1976 по 1982 год центристы в правительстве придерживались стратегии старого режима, направленной на то, чтобы избежать социальной конфронтации, просто передав обанкротившиеся частные компании государству. Вряд ли они могли поступить иначе: по разным причинам такому способу национализации отдавали предпочтение не только рабочие, но и владельцы предприятий, политики центрального правительства и региональная власть. В любом случае один из главных аргументов в пользу сокращения государственного сектора — что содержание государства благосостояния, которое он олицетворял, стоило слишком дорого — не подходил для Испании, Португалии или Греции. Там не было никакого социального государства, которое можно было бы демонтировать.

Тем не менее, даже в отсутствие социальных услуг и защиты европейского уровня государственный сектор, обремененный запущенными и убыточными отходами форсированного переходного возраста испанского капитализма, был безнадежно перегружен. Уже в 1976 году один только Национальный промышленный институт (Instituto Nacional de Industria) имел долю в 747 (в основном убыточных) промышленных компаниях и контрольный пакет в еще 379 компаниях. Если Испания хотела когда-то стать платежеспособной, приватизации и дерегуляции было не избежать. Как и во Франции, инициатором этого процесса было социалистическое правительство, которое в 1987 году ввело частные пенсионные фонды, а два года спустя отменило государственную телевизионную монополию.

В послереволюционной Португалии статья 85 Конституции и позже закон 1977 года открыто запрещали частную собственность в банковском секторе, страховании, транспортных, почтовых и телекоммуникационных услугах, производстве и поставке электроэнергии, переработке нефти и производстве оружия. В 1983 году правительство Мариу Суареша попыталось ввести некоторую гибкость, позволив частному сектору конкурировать с государством в банковском секторе и страховании, а также создавать акционерные общества в металлургической, нефтяной, химической промышленности и производстве вооружения. Однако другие защищенные отрасли еще не скоро открылись даже для ограниченной конкуренции.

Европейское Средиземноморье — как и посткоммунистическая Центральная Европа несколько лет спустя — наверное, прощалось бы с государственным контролем еще медленнее, если бы не влияние Европейского сообщества/Союза. Фиксированные валютные паритеты Европейской валютной системы после 1979 года стали ранним предохранителем — одной из причин, почему правительства Миттерана начали продавать государственные активы. Была попытка успокоить валютные рынки и таким образом удержать франк на согласованном уровне в ЕВС. Но главным рычагом давления Брюсселя были правила, разработанные для работы единого европейского рынка. Эти правила обязывали любой бизнес — как государственный, так и частный — работать по нормам открытой конкуренции внутри государств и между ними. Ни о каких преимуществах для национальных «лидеров», скрытых субсидиях или иных выгодах для компаний в государственной собственности или под государственным контролем, которые соревновались за контракт или клиентуру, не могло быть и речи.

Пусть эти правила удавалось обходить на практике, именно их существование обязывало государственные предприятия вести себя на рынке так же, как частные, поэтому поддерживать привлечения государства в их дела, по сути, не имело смысла. Реакция Италии была типичной для многих других государств Сообщества: в 1990 году страна ввела новые нормы, которые перекликались с соответствующими пунктами Единого европейского акта. Согласно этим нормам все государственные предприятия должны во всех своих коммерческих делах работать по принципу открытой и равной конкуренции — за исключением тех предприятий и инициатив, где монополия государства была «жизненно важной для выполнения возложенных на него задач». Гибкость и размытость этого пункта позволяла правительствам соответствовать европейским нормам, в то же время, не нарушая местных требований.

Несмотря на восторженные разговоры в Брюсселе (и Лондоне) об увеличении открытости и «конкурентности», европейская лихорадка приватизации в эти годы, вероятно, вызвала меньше изменений, чем обещали или ожидали ее сторонники. Критики предупреждали, что результатом будет не усиление конкуренции, а просто сосредоточение экономической власти в частной сфере вместо государственной — так и случилось. Благодаря сложным механизмам совместного владения акциями многие крупные частные фирмы во Франции, например, имитировали поведение старых публичных компаний. Они монополизировали целые отрасли и отвечали перед своими мелкими «акционерами» не больше, чем перед налогоплательщиками или потребителями, когда находились в государственном управлении.