После войны. История Европы с 1945 года

Суть была в том, что эта работа появилась как раз вовремя. Идейных критиков коммунизма всегда хватало; впрочем, на протяжении многих десятилетий их влияние притуплялось потому, что в Западной Европе (как и в Восточной Европе на протяжении 1960-х), большинству хотелось видеть ложку меда, пусть и едва ощутимую, в бочке дегтя государственного социализма, который в 1917 году сначала заполонил Россию, а потом большую часть континента. «Антикоммунизм», какими бы ни были его реальные или предполагаемые мотивы, страдал от тяжелого недостатка: казалось, что он бросает вызов ходу истории и прогресса, не видит «общей картины», отрицает сущностную близость, которая роднит демократическое государство благосостояния (каким бы неадекватным оно ни было) и (каким бы запятнанным он ни был) коммунистический проект.

Вот почему противники послевоенного консенсуса были так маргинализированы. Предположить, как это сделали Хайек[390] и другие, что планы ограничения рынка для общего блага, хотя и с благими намерениями, были не только экономически неэффективными, но и, прежде всего, первым шагом на пути к крепостничеству, означало разорвать дорожную карту двадцатого века. Даже противники коммунистической диктатуры, такие как Артур Кестлер, Раймон Арон, Альбер Камю или Исайя Берлин, которые пытались настаивать на различии между социал-демократическими реформами для общего блага и партийными диктатурами, установленными во имя коллективистского мифа, казались многим из их «прогрессивных» критиков подпевалами, которые таким образом, служили партийной политической лояльности, принятой во время холодной войны.

Соответственно, они столкнулись с широко распространенным нежеланием, особенно со стороны поколения шестидесятых, отказаться от радикальной доктрины. Одно дело, — сознательно насмехаться над Сталиным, теперь уже давно умершим и в любом случае осужденным своими собственными наследниками. И совсем другое, — признать, что вина лежит не на человеке, а на системе. И пойти дальше, возложить ответственность за преступления и проступки ленинизма на сам проект радикального утопизма означало бы подорвать самые опоры современной политики. Как британский историк Эдвард Палмер Томпсон, который был кем-то вроде культовой фигуры для младшего поколения «посткоммунистических марксистов», обвинил Лешека Колаковского (который после событий 1968 года публично осудил и проклял советский коммунизм), «ваше разочарование — угроза нашей вере в социализм».

Однако к 1973 году эта вера подверглась серьезным нападкам не только со стороны критиков, но и со стороны самих событий. Когда «Архипелаг ГУЛАГ» вышел на французском языке, ежедневная коммунистическая газета «l’Humanité» отозвалась о романе неодобрительно, напомнив читателям, что, поскольку «все» уже всё знают о Сталине, любая попытка все это расшевелить может быть продиктована только «антисоветскими» мотивами. Но обвинения в «антисоветизме» звучали все менее убедительно. После советского вторжения в Прагу и дальнейших репрессий, а также рассказов о Культурной революции, которые просачивались из Китая, обвинения Солженицына, которые вдребезги разбивали коммунистический проект, казались правдой — и даже, возможно, особенно для его бывших сторонников.

Коммунизм, как становилось ясно, осквернил и разорил свое радикальное наследие. И, как вскоре показал геноцид в Камбодже и широко известная трагедия вьетнамских «людей в лодках», это не прекращалось.[391] Даже те, кто считал, что в трагедиях во Вьетнаме и Камбодже виноваты Соединенные Штаты (а таких в Западной Европе было много), и чей антиамериканизм подогревался организованным американцами убийством чилийского президента Сальвадора Альенде лишь за три месяца до выхода «Архипелага ГУЛАГ», были все менее склонны признавать, как прежде, моральное превосходство социалистического лагеря. Американский империализм действительно был плох, но другая сторона была хуже, возможно, намного хуже.

Поэтому традиционное «прогрессивное» убеждение, что критика коммунизма составляет скрытую угрозу всем целям, направленным на улучшение общества — то есть утверждение о том, что коммунизм, социализм, социал-демократия, национализация, централизованное планирование и прогрессивная социальная инженерия были частями общего политического проекта, — начало работать себе во вред. Логика была такая: если Ленин и его преемники отравили колодец социальной справедливости, это навредило всем нам. В свете истории ХХ века государство начало казаться скорее проблемой, чем решением, и не только, и даже не в первую очередь из экономических соображений. То, что начинается с централизованного планирования, заканчивается централизованными убийствами.