После войны. История Европы с 1945 года

По иронии судьбы приватизация и усиление конкуренции также не оказали непосредственного влияния на размеры самого государственного сектора. Мы уже видели, что в Британии времен Тэтчер масштабы государства фактически увеличились. В течение 1974-1990 годов (в определенной степени из-за хронической безработицы в частном секторе) доля работников, привлеченных в государственном секторе, даже возросла: с 13 до 15,1% в Германии; с 13,4 до 15,5% в Италии; с 22,2 до 30,5% в Дании. Однако большинство этих государственных служащих работали в сфере услуг, а не в производстве, — предоставляя и администрируя услуги (финансовые, образовательные, медицинские и транспортные), а не производя вещи.

Экономическая либерализация, несмотря на надежды ее теоретиков, не была предвестником ни стагнации государства благосостояния, ни его окончательного упадка. Однако она свидетельствовала о тектоническом сдвиге в распределении ресурсов и инициативы из государственного сектора в частный. Это изменение выходило далеко за пределы технического вопроса о том, кто какими владел фабриками или сколько норм существовало в той или иной отрасли. В течение почти полувека европейцы наблюдали, как государство и государственные органы играют все более заметную роль в их делах. Этот процесс стал настолько обычным явлением, что лежащая в его основе предпосылка о том, что активное государство является необходимым условием экономического роста и улучшения социальной ситуации, в значительной степени принималась как должное. Без коллективного опровержения этого предположения в последние десятилетия ХХ века ни тэтчеризм, ни кардинальный разворот Миттерана были бы невозможны.

XVIII. Сила бессильных

Марксизм — это не один из подходов к философии истории, а единственная ее версия, и отвергнуть его — значит похоронить голос Разума в истории.

Морис Мерло-Понти

Я говорю о правах, потому что только они могут позволить нам выйти из этого спектакля волшебных фонариков.

Казимеж Брандыс

Тоталитарное общество — это кривое зеркало всей современной цивилизации.

Вацлав Гавел

Давление государственной машины ничто по сравнению с давлением убедительного аргумента.

Чеслав Милош

За длительным «социал-демократическим моментом» в Западной Европе стояла не только прагматическая вера в государственный сектор или приверженность кейнсианским экономическим принципам, но и ощущение очертания эпохи, которая повлияла даже на ее потенциальных критиков и на много лет заставила их замолчать. В таком распространенном понимании недавнего прошлого Европы смешались воспоминания о Депрессии, противостояние между демократией и фашизмом, моральная легитимность государства благосостояния и — для многих людей с обеих сторон «железного занавеса» — ожидания социального прогресса. Это был Главный Сюжет двадцатого века; и когда его основополагающие постулаты зашатались и посыпались, они потянули за собой не только горстку государственных компаний, но и политическую культуру и многое другое.

Если вы ищите символический момент, когда эта трансформация была осуществлена, то самоосознание послевоенной Европы перевернулось в Париже 28 декабря 1973 года, когда на Западе впервые появилось издание Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». В рецензии на английское издание В.Л. Уэбб написал: «Жить сегодня и не знать этого произведения, значит быть невеждой в истории и упускать определяющий элемент знания нынешней эпохи». Ирония, как признавал сам Солженицын, заключалась в том, что идея книги — о том, что «реально существующий социализм» был варварским мошенничеством, тоталитарной диктатурой, основанной на рабском труде и массовых убийствах, — вряд ли была новой.

Солженицын и сам писал об этом ранее, а кроме него об этом писали бесчисленные жертвы, те, кто выжил, очевидцы и ученые. «Архипелаг ГУЛАГ» добавил к предыдущим свидетельствам десятки страниц деталей и подробностей, но по своему моральному пафосу и эмоциональному воздействию эта работа не превосходила «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург — роман, который вышел в 1967 году. Впервые опубликованные на немецком в 1957 году мемуары Маргарет Бубер-Нойманн, в которых она рассказывает о своем опыте пребывания и в нацистских, и в советских лагерях; рассказ Вольфганга Леонгарда[387] о разбитых иллюзиях его собственных убеждений, которые вышли в свет в 1955 году; или даже ранние развенчание советского мифа Виктора Сержа[388] и Бориса Суварина[389].