После войны. История Европы с 1945 года

Более того, история коллективно заявленных прав была печальной. Там, где пересекались права более чем одной этнической или религиозной общины, обычно из-за взаимных территориальных претензий, было совершенно очевидно, что единственным эффективным способом установления приоритета является сила, а не закон. Права меньшинств не могли быть защищены внутри государств, равно как и права слабых государств не могли быть защищены от притязаний их более могущественных соседей. Победители 1945 года, оглядываясь на несбывшиеся надежды Версаля, пришли к выводу, что коллективным интересам лучше служило болезненное, но эффективное решение территориального перераспределения (позже это получило название «этнические чистки»). Что же касается лиц без гражданства, то в мире государств и наций их должны были считать не правовой аномалией, а отдельными жертвами преследований и несправедливости.

Таким образом, разговор о правах после 1945 года был сосредоточен на отдельных лицах. Это тоже был урок войны. Даже если люди подвергались преследованиям за их общую идентичность (евреи, цыгане, поляки и др.), страдали они каждый в отдельности. Поэтому именно отдельные личности с индивидуальными правами стали теми, кого пыталась защитить вновь созданная Организация Объединенных Наций. Разнообразные конвенции о правах человека, геноциде или социальных и экономических правах, которые стали частью международного права и договоров, все вместе давали общий ответ на ожидания общественности: они сочетали англо-американскую заботу XVIII века о индивидуальных свободах с очень свойственным для середины ХХ века акцентом на обязательствах государства обеспечить выполнение все более широкого перечня больших и малых требований — от права на жизнь до права на «правду в рекламе» и других.

Тот факт, что юридическая риторика в отношении индивидуальных прав оказалась в области реальной политики, был связан с совпадением международного Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (которое открылось в Хельсинки в том же году, когда в Париже вышел в свет «Архипелаг ГУЛАГ») с упадком марксизма. До того момента левые европейские интеллектуалы презирали разговоры о «правах»: это пренебрежение звучало в известной характеристике Маркса «так называемых прав человека» как эгоистичных и «буржуазных». В прогрессивных кругах такие понятия, как «свобода», «воля» или «права», а также другие абстрактные вещи, которые ассоциировались с «человеком вообще», воспринимали всерьез только тогда, когда перед ними стояло уточняющее прилагательное — «буржуазные», «пролетарские» или «социалистические».

Поэтому в 1969 году группа интеллектуалов левого фланга французской Объединенной социалистической партии раскритиковала собственную партию (которую в то время возглавляли Мишель Рокар и Пьер Мендес-Франс) за то, что она поддержала пражских реформаторов. Эти реформаторы, заявила она, были «добровольными жертвами мелкобуржуазных идеологий (гуманизма, свободы, справедливости, прогресса, всеобщего тайного голосования и тому подобное)». Это был не единичный случай. На протяжении 1960-х годов многие западные комментаторы левого толка, которые в целом имели вполне умеренные взгляды, избегать употребления терминов «права» или «свободы», чтобы не казаться наивными. В Восточной Европе коммунисты-реформаторы и их сторонники также избегали такой формулировки: в их случае из-за ее осквернения и обесценивания в официальной риторике.

Однако с середины 1970-х годов по всему политическому спектру Западной Европы все чаще можно было услышать речи и прочитать тексты, которые ссылались на «права человека» и «личные свободы». Как отметил один итальянский наблюдатель в 1977 году, идею и идеал «нераздельной» свободы впервые после войны обсуждали в левых кругах без «мистификации или демагогии». Это не обязательно сразу становилось частью политики. Большую часть 1980-х западноевропейские рабочие и социалистические партии довольно беспомощно барахтались, прибегая в ряде случаев к незаконному присвоению программ оппонентов для прикрытия собственной наготы. Но их новая открытость идее прав и свобод дала западноевропейским ученым и интеллектуалам доступ к меняющемуся языку политической оппозиции в Восточной Европе и способу общения через пропасть — как раз вовремя, поскольку именно к востоку от железного занавеса сейчас происходили действительно беспрецедентные и значительные изменения.