Реформатором, но вряд ли радикальным. Михаил Горбачев был настоящим аппаратчиком. В партии он прошел путь от парторга крайкома КПСС Ставропольского территориально-производственного колхозно-совхозного управления до депутата Верховного Совета СССР (избран в 1970 году). Новый лидер олицетворял многие черты своего коммунистического поколения: он никогда открыто не критиковал партию или ее политику, однако находился под большим влиянием и впечатлением откровений 1956 года. Впрочем, его надежды не оправдались из-за ошибок хрущевской эпохи, репрессий и инертности брежневских десятилетий.
В этом смысле Михаил Горбачев был классическим коммунистом-реформатором; неслучайно в начале 1950-х на юридическом факультете Московского университета он близко дружил со Зденеком Млынаржем, который позже сыграл ключевую роль в Пражской весне 1968 года. Но, как и все коммунисты-реформаторы того поколения, Горбачев был прежде всего коммунистом и только потом — реформатором. Как он объяснял французской коммунистической газете «L’Humanité» в интервью в феврале 1986 года, коммунизм-ленинизм остался для него высоким и чистым идеалом. Сталинизм? «Понятие, придуманное противниками коммунизма, и широко применено для дискредитации Советского Союза и социализма в целом».[416]
Бесспорно, так сказал бы любой генсек советской партии, даже в 1986 году. Но Горбачев действительно в это верил, а реформы, которые он начал, были вполне сознательно ленинскими — или «социалистическими» — по намерениям. На самом деле не исключено, что Горбачев мог быть идеологически более убежденным, чем некоторые из его предшественников. Неслучайно, что в то время как Никита Хрущев когда-то сказал свою известную фразу о том, что если бы он был британцем, то голосовал бы за тори, любимым зарубежным государственным деятелем Горбачева был испанец Фелипе Гонсалес, и именно его версию социал-демократии советский руководитель со временем начал считать близкой к той модели, которую он внедрял.
То, что на Горбачева возлагали такие надежды, свидетельствовало об отсутствии всякой внутренней оппозиции в Советском Союзе. Только партия могла навести порядок в том беспорядке, который она создала, и, к счастью, партия избрала своим лидером человека, который имел достаточно сил и административного опыта, чтобы попробовать. Потому что Горбачев был не только нетипично образованным и начитанным для высокопоставленного советского бюрократа, но и имел характерное ленинское качество — был готов пойти на компромисс со своими идеалами, чтобы обеспечить свои цели.
Трудности, которые получил в наследство Горбачев на посту генсека КПСС, не были тайной. Он был поражен тем, что увидел во время поездок в Западную Европу в 1970-х, и поэтому собирался тут же бросить все силы на капитальный ремонт умирающей советской экономики и расторжения заколдованного круга неэффективности и коррупции в ее зыбком институциональном аппарате. Внешний долг постоянно рос, поскольку международная цена на нефть, главную статью советского экспорта, упала, после пика конца 1970-х. В 1986 году долг составил 30,7 миллиарда долларов, а в 1989-м — 54 миллиарда. Экономика, которая не росла на протяжении 1970-х, теперь фактически сокращалась: советское производство и так отставало по качеству, а теперь даже количественно перестало отвечать потребностям. Цели, произвольно установленные централизованным планированием, хронический дефицит, проблемы с поставкой и отсутствие ценовых или рыночных индикаторов, по сути, исключали любую инициативу.
Отправной точкой для «реформы» в такой системе, как уже давно поняли венгерские и другие коммунистические экономисты, была децентрализация ценообразования и принятия решений. Но это наталкивалось на почти непреодолимые препятствия. За пределами Прибалтики почти никто в Советском Союзе не имел непосредственного опыта самостоятельного ведения сельского хозяйства или рыночной экономики: как что-то сделать, установить цену или найти покупателя. Даже после принятия в 1986 году Закона об индивидуальной трудовой деятельности, разрешающего создавать ограниченное (мелкое) частное предприятие, желающих оказалось на удивление мало. Три года спустя во всем Советском Союзе было всего 300 000 предпринимателей при населении в 290 миллионов человек.